Нагнулась церковь над селом,
над самым хмурым из селений,
где только псы поют псалом
своей владычице Селене.
Бредет дорога на гумно,
вползает под навес солома,
а в ивах над прудом темно,
как в волосах Авессалома.
Устав потеть от тесноты,
от трудной сельской благодати,
плывут, качая животы,
широколонные кровати.
Их осеняет вечный мир
крылом замасленного мрака,
они зачитаны до дыр,
как библии семьи и брака.
Их гонит в сон попутный храп,
и самовар в осиротелом
пустом углу стоит, как раб,
посвечивая медным телом.
И этот сумрачный ковчег
плывет ни шатко и ни валко,
а на дворе, отжив свой век,
темнеет сломанная прялка.
У набок сбившейся избы,
как бы еще ловя кого-то,
расставя широко столбы,
стоят бессмысленно ворота.
И неуемные тела ―
их имена Ты, Боже, веси ―
укачивает в зыбках мгла
сей бедной, беспросветной веси.
Звенят комарики-часы,
толпится полночь под осиной;
смердят невыносимо псы,
и воздух тоже пахнет псиной.
Да будет мир тебе и мрак,
жизнь безраздельно-дорогая!
И лишь бродячий ум собак
не спит, луне псалмы слагая.
4-5 июня 1939 ― 23 августа 1942