Надменно попирая луг,
шершав, и черен, и багров,
как бог стоял, как туча ― бык,
бык всех телят и всех коров.
Громадою лоснящихся бугров
он тронулся, как туша спящей бури.
Из-под божественных копыт
трава смиренно-бурая бежит.
Кусты дрожат испуганно в сумбуре.
Качаясь царственно, дорогою прямой
под осень бык вышагивал домой.
Рогатый Зевс, и пастбища властитель,
и телок девственных насильный обольститель,
он шел, как грома темный перевал,
да изредка ревел, припоминая телку.
Но Ио далека. И вот он горевал,
что осенью любиться мало толку.
Ворота двор любезно распахнул.
Сошлись за крупом Сцилла и Харибда.
Навозом хлев и тлением дыхнул.
Но бык не ведает, где правда и где кривда.
Простому сердцу незнакома ложь
и мало истин в черепе рогатом.
Бык добр, и ясен, и красив. Но всё ж
косится перламутром и агатом,
оправленными в кровянистое кольцо,
на длинный нож,
который вынесла хозяйка на крыльцо.
Вот существо, что состоит из ситца
и пары дегтем смазанных сапог,
приблизилось.
И снова он косится,
косматый первобытный бог.
Вот существо с одной лишь парой ног,
расставив их, чтоб обрести опору,
его по шее гладя, свой клинок
вгоняет внутрь, как в дышащую гору,
и рушится гора. ― Пришлось железо впору,
и каплями расцвел
торчащий в бычьих недрах черенок,
пустивший корень вглубь, где движется руда ―
живая жидкость по воловьим жилам,
и груда мяса рухнула, когда
бык изменил своим могучим силам.
Пурпурная струя из алой раны бьет
и пар багровый из ноздрей течет.
Огромный холм коленопреклоненный
вертит глазами, гневно-изумленный.
Остекленелый глаз вращается, как жернов.
Всё перемелется ― и из костей мука.
И лес людей, как страшный ряд обжорный,
толпится возле бывшего быка.
Он нынче жалобно дрожит вспотевшим крупом,
готовый стать постылым грубым трупом.
Хрипит громада шерсти и костей,
и туша рушится от смерти потным боком,
и вот в последний раз в страдании глубоком
приподнимается, и маясь и мыча.
А дальше снова кровь и мутная моча.
13 октября 1935 ― 15 августа 1942
шершав, и черен, и багров,
как бог стоял, как туча ― бык,
бык всех телят и всех коров.
Громадою лоснящихся бугров
он тронулся, как туша спящей бури.
Из-под божественных копыт
трава смиренно-бурая бежит.
Кусты дрожат испуганно в сумбуре.
Качаясь царственно, дорогою прямой
под осень бык вышагивал домой.
Рогатый Зевс, и пастбища властитель,
и телок девственных насильный обольститель,
он шел, как грома темный перевал,
да изредка ревел, припоминая телку.
Но Ио далека. И вот он горевал,
что осенью любиться мало толку.
Ворота двор любезно распахнул.
Сошлись за крупом Сцилла и Харибда.
Навозом хлев и тлением дыхнул.
Но бык не ведает, где правда и где кривда.
Простому сердцу незнакома ложь
и мало истин в черепе рогатом.
Бык добр, и ясен, и красив. Но всё ж
косится перламутром и агатом,
оправленными в кровянистое кольцо,
на длинный нож,
который вынесла хозяйка на крыльцо.
Вот существо, что состоит из ситца
и пары дегтем смазанных сапог,
приблизилось.
И снова он косится,
косматый первобытный бог.
Вот существо с одной лишь парой ног,
расставив их, чтоб обрести опору,
его по шее гладя, свой клинок
вгоняет внутрь, как в дышащую гору,
и рушится гора. ― Пришлось железо впору,
и каплями расцвел
торчащий в бычьих недрах черенок,
пустивший корень вглубь, где движется руда ―
живая жидкость по воловьим жилам,
и груда мяса рухнула, когда
бык изменил своим могучим силам.
Пурпурная струя из алой раны бьет
и пар багровый из ноздрей течет.
Огромный холм коленопреклоненный
вертит глазами, гневно-изумленный.
Остекленелый глаз вращается, как жернов.
Всё перемелется ― и из костей мука.
И лес людей, как страшный ряд обжорный,
толпится возле бывшего быка.
Он нынче жалобно дрожит вспотевшим крупом,
готовый стать постылым грубым трупом.
Хрипит громада шерсти и костей,
и туша рушится от смерти потным боком,
и вот в последний раз в страдании глубоком
приподнимается, и маясь и мыча.
А дальше снова кровь и мутная моча.
13 октября 1935 ― 15 августа 1942
