Солому, солнце, лес и тучу
свалив в одну большую кучу,
сказал я тихо: «Благодать!» ―
и сел на камень отдыхать.
Скворцы, хвосты задравши вволю,
шагали по сырому полю,
внимая шелесту ветвей,
ища, как вшей, в земле червей.
Перед картиной этой тихой,
пленен сплошной неразберихой,
стоял я, глуп и глуховат,
не зная, кто ж тут виноват.
И представитель побасенок,
нежнейший, скромный поросенок,
порозовевши для красы,
визжал от холода росы.
И посреди двора земного,
где многое уже не ново,
не понимая ни черта,
стояла дева Красота.
Она, как барышня, дрожала,
и робко мненье выражала,
и говорила, что мой дом ―
библейский сумрачный Содом.
Ее печаль была горька мне.
Я всё еще сидел на камне,
и ни вода, ни даже речь
под камень не решались течь.
Вдруг, пожалев ее рыданье,
ее прекрасное страданье,
я совесть в горле ощутил
и, как герой, с земли вскочил.
Я встал в мучительную позу,
пошел навстречу по навозу
и, взявши девичью ладонь,
запечатлел на ней огонь.
И дева, рук не отнимая,
стояла, как глухонемая,
а в бледном зареве ногтей
светился стыд, таимый в ней.
10 марта 1934