Еще рассвет из труб не вышел дымом,
спал Петербург ― в норе осенней крот, ―
скрипя ушли полозья от ворот ―
и вот вся жизнь ― как эти окна ― мимо.
Нельзя простить, нельзя судить любимой
всему ль виной гвардейца наглый рот?
Ведь в первый раз ее душа поет,
а в первый раз поет неодолимо.
Но как ему ― какой рукой гиганта ―
клубок сует распутать и поднять?..
… И подошла шагами секунданта,
и в сердце смертная затихла благодать…
… И вдруг припомнил ― по созвучью ― Данта
и пожалел, что стих не записать…
1927
спал Петербург ― в норе осенней крот, ―
скрипя ушли полозья от ворот ―
и вот вся жизнь ― как эти окна ― мимо.
Нельзя простить, нельзя судить любимой
всему ль виной гвардейца наглый рот?
Ведь в первый раз ее душа поет,
а в первый раз поет неодолимо.
Но как ему ― какой рукой гиганта ―
клубок сует распутать и поднять?..
… И подошла шагами секунданта,
и в сердце смертная затихла благодать…
… И вдруг припомнил ― по созвучью ― Данта
и пожалел, что стих не записать…
1927
