ГРАН КАНАЛЕ
От палаццо к палаццо, переваливаясь на вапоретто,
глядя в жухлую ржавчину перегоревшего цвета,
под стеклянным дождем Адриатики, изготовленном на Мурано,
и в кильватер прогулочного каравана
я проталкивался от Сан-Марко к Риальто
горловиной гнилого дерева и базальта.
А пилястры, балконы, фронтоны, резные сваи,
ставни и ступени в мелкой воде, кружева и
прочий каменный вычур дробился в рябом канале,
и борта вапоретто обломки его пинали.
Через мокрые сумерки пестрыми фонарями
надвигался причал, у него на раме
ерзал дощатый настил, отсвечивающий перламутром,
и все темнело и вспыхивало в мутном
вечернем воздухе венецианской рябью
и тяжелело растрепанной крашеной прядью,
словно со лба откидывая посекшийся волос,
говорила Венеция, распределяя голос:
«Дайте вглядеться в вас, проходящие мимо,
анфас и в профиль и во все, что зримо
в меркнущем свете перед подлинной ночью,
дайте вас разглядеть воочью.
Вы вращаетесь вместе со Времени каруселью,
выходя из темени к утреннему веселью,
наплывая вместе с водой канала
на барьер, которым окантовала
меня история, помноженная на камень.
Это точка. И я восклицаю: Амен!
Сквозь бойницы надтреснутого бастиона
я хочу сказать языком трезвона
с площадей и рынков и колоколен,
что закон воистину доброволен.
Я стою. Вы проходите. Так и надо,
я еще не обломанная колоннада,
я цела и достигну пределов мира,
точно в вечность стреляющая мортира.
Вы пройдете, но будет стоять Сан-Марко,
будет плыть по каналу пустая барка,
на мостах никого и на взморье тоже,
я тогда погляжу в небеса и ― Боже
там в неясной дали, где спешит астероид,
мой последний зритель глаза прикроет».