Когда же я приволоклась на плаху,
луна не отличалась зрелой мыслью.
Ты погляди, как вдруг она повисла
и принялась и сетовать и плакать.
С какой же стати, а? С какой же стати
она меня ласкала и листала
и что ещё она во мне искала,
в блистающем копаясь платье?
Я выслушал тебя, моя старуха,
приехавшая, как на бал, на плаху.
Луна сквозь рваную твою рубаху
светила на беспомощную руку
действительно, но ты с чего взяла
что кто-то заинтересован что-то
искать в тебе? Мир сам собой измотан,
луна ― холодная и бледная скала.
Ну, так не говори! Зачем же я
по собственной на плаху прикатила б воле?
Когда бы не горело поле,
о чем бы горевала вся семья?
Нет-нет. Луна хоть холодна, бледна
и я старуха, это правда,
но раньше ведь была ограда,
и за оградой та же вот луна,
ну, а теперь беспомощные руки,
ты сам сказал, и вот
приехала смотреть на эшафот,
и кажется приехала на муки.
Мораль проста, мой принц, мораль проста.
Приехали смотреть на смерть чужую,
а Бог твердит: вас зрелища лишу я
зато и поцелую вас в уста.
луна не отличалась зрелой мыслью.
Ты погляди, как вдруг она повисла
и принялась и сетовать и плакать.
С какой же стати, а? С какой же стати
она меня ласкала и листала
и что ещё она во мне искала,
в блистающем копаясь платье?
Я выслушал тебя, моя старуха,
приехавшая, как на бал, на плаху.
Луна сквозь рваную твою рубаху
светила на беспомощную руку
действительно, но ты с чего взяла
что кто-то заинтересован что-то
искать в тебе? Мир сам собой измотан,
луна ― холодная и бледная скала.
Ну, так не говори! Зачем же я
по собственной на плаху прикатила б воле?
Когда бы не горело поле,
о чем бы горевала вся семья?
Нет-нет. Луна хоть холодна, бледна
и я старуха, это правда,
но раньше ведь была ограда,
и за оградой та же вот луна,
ну, а теперь беспомощные руки,
ты сам сказал, и вот
приехала смотреть на эшафот,
и кажется приехала на муки.
Мораль проста, мой принц, мораль проста.
Приехали смотреть на смерть чужую,
а Бог твердит: вас зрелища лишу я
зато и поцелую вас в уста.