В союзных органах такая пустота,
как будто бы прошелся неприятель,
как будто бы недодали блистательных
и пошлых слов. Крушенье как всегда
в нас вызывает легкую тревогу,
беспамятную память о величьи
хоть что-нибудь сугубо личное
и жалость к созидающему Богу.
Опять ломать, опять творить, опять…
Не успокоится. На то он и творец.
И снова падает госстроевский дворец
и поднимается. Не может полежать.
Страна в преддверии больших ножей ―
нам кто-то говорит, нам кто-то
пророчит смерть не дале как в субботу,
а кто-то возрожденье миражей.
И я стою на паперти Госстроя
пред темными дверьми его один
и думаю о том, как пала Троя,
а мимо пробежало трое
по-видимому в магазин.
Обычай жив, хотя обычай мертв.
Кто в сущности Москву интересует,
кто наше завтра нарисует
похожее на именинный торт?
Не ты, не я, не он…
Кто говорит «крушение империи»?
Я не согласен, мы еще проверим,
еще отложим время похорон!
Или наоборот помочь
ей успокоиться навечно,
как будто женщину в тоске сердечной
встречая, жаждать ночь?