СОН
Морозная московская зима,
Лазурный месяц, синие бульвары,
От ярких звезд еще чернее тьма.
Безмолвные белеют тротуары.
Хрустя, спешу с Никитской на Арбат
И слушаю ночных часов удары.
Мне весело. Я молодости рад,
Влюблен и смел. На мне шинель с бобрами,
И серый капюшон ее крылат.
Бульвар блестит. Над белыми домами
Туманные расходятся круги,
А я иду и слышу за шагами
Моими чьи-то легкие шаги.
Остановлюсь: лишь месяц над Москвою
Да синеватый свет его дуги.
Едва пойду: и тот идет со мною,
Но справа или слева ― ни понять,
Ни разглядеть за дымкой голубою.
Вот понемногу стал я различать:
Он в шубе, сгорбленный, в карманах руки.
То явится, то пропадет опять.
То, будто слушая ночные звуки,
Развеет из-под шапки прядь волос,
То, сморщившись, зевнет, как бы от скуки.
И в воротник упрячет острый нос.
Опять исчез… Вдруг хлопнули ворота,
И на дворе пролаял сонный пес.
Кто там, в окне, склоненный у киота,
Чей это шкап, чернильница, перо,
Чья на столе начатая работа?
Узоров снежных блеск и серебро,
Угасший месяц, белые бульвары,
Алмазное Медведицы бедро.
Пустынные белеют тротуары.
Я на скамье, закутавшись, сижу
И слушаю к заутрене удары.
Во сне иль наяву? Иду, гляжу.
Скребки лопат, горячий запах булок,
Воркуют голуби. И выхожу
В задумчивый старинный переулок.
Вот церковка. На паперти слепой,
Спокойный благовест и чист, и гулок.
Две-три старушки молятся со мной,
А перед нами, в синеве белесой
Опять встает и смотрит, как живой,
Длинноволосый профиль длинноносый.
То просияет в огоньках лампад,
То вспыхнет у оконного откоса.
И не понять, вперед или назад
Всё тянется и манит за собою
Мерцающий, полузакрытый взгляд.
Яснеет храм рассветной полумглою.
Но возгласил священник в алтаре,
И вновь я просыпаюсь над скамьею,
Весь в утреннем морозном серебре,
Во сне иль наяву? И вдруг печальный
Церковный хор заплакал на дворе.
Вдоль по бульвару поезд погребальный
Задвигался, народу без конца,
А мне из гроба светится прощальный
Далекий взгляд знакомого лица.
О, как черты измученные тонки
Под тяжестью лаврового венца!
Во сне иль наяву? Звенели конки;
Сияло солнце в небе голубом,
И удалялся поезд по Волхонке.
В ту ночь во мне свершился перелом
И, навсегда разгаданный отныне,
Непогрешимый смысл открылся в нем.
В пределах нашей жизненной пустыни
Играют множеством мгновенных душ
Одни и те же бесы встарь и ныне.
Француз и турок, женщина и муж
Испытывают родственные муки,
В чаду веков тоску встречая тут.
Так предка грусть живет в далеком внуке,
Скорбь старика в младенческих мечтах,
Над смертными телами, в смертной скуке
Всплывают на истрепанных крылах
Всё те же примелькавшееся маски,
Давным-давно истлевшие в гробах.
Под ними бес нашептывает сказки,
Бесцельно заставляя оживать
Отпетые и выцветшие краски.
Он воплотить стремится их опять:
И только Бог единый знает, много ль
Обречено нас те же сны встречать,
Которыми когда-то грезил Гоголь.
1922