ОАЗИС
Они войдут в сады эдемские, по которым текут реки: там для них все, чего ни захотят.
Коран, гл. 16, ст. 33
Когда душа мрачна, как гроб,
И жизнь свелась к краюхе хлеба,
Невольно подымаешь лоб
На светлый зов бродяги Феба, ―
И смех, волшебный алкоголь,
Наперекор земному аду,
Звеня, укачивает боль,
Как волны мертвую наяду…
Любой зеленый летний день,
Домишко, елка у оврага,
Добряк-приятель, зной и тень ―
Волнуют небывалой сагой…
Сядь, Муза, вот тебе канва, ―
Распутай все шелка и гарус,
И пусть беспечные слова
Заткут узором вольный парус!
………………..
Матвей Степаныч, адвокат,
Владелец хутора под Вильно,
Изящно выгнув торс назад,
Сказал с улыбкою умильной:
«Ну что ж, задумчивый поэт,
Махнем-ка к тетушке на хутор?
Там воздух сладок, как шербет,
Там есть и сыр, и хлеб, и буттер…»
И вот пошли. Плывут поля…
Гудит веселый столб букашек.
Как паруса вдоль корабля,
Надулись пазухи рубашек.
Бормочет пьяный ветерок,
От елок тянет скипидаром.
Степаныч жарит сквозь песок,
А я за ним плетусь омаром.
Пришли! Внизу звенит река
Живой и синенькой полоской.
Вверху с ужимкой старика
Присел на горке домик плоский.
На кухне тетушка стучит.
В столовой солнце ― древний пращур…
Матвей Степаныч ест, как кит,
А я, как допотопный ящур!
Еда ― не майский горизонт
И не лобзание русалки,
Но без еды и сам Бальмонт
В неделю станет тоньше палки…
Господь дал зубы нам и пасть
(Но, к сожаленью, мало пищи), ―
За целый тощий месяц всласть
Наелись мы по голенище!..
Ведро парного молока!
Горшок смоленской жирной каши,
Бедро соленого быка
И две лоханки простокваши!!!
Набив фундамент, адвокат
Идет, икая, на крылечко.
Я сзади, выпучив фасад,
Как растопыренная печка.
Перед крыльцом свирепый пес
Раскрыл зловеще глазенапы,
Но вдруг раздумал, поднял нос
И положил на грудь мне лапы.
Сирень, как дьявол, расцвела!
Глотаю воздух жадной глоткой.
Над носом дзыкает пчела,
И машет липа мощной щеткой.
Пошли в лесок и сели в тень.
Степаныч сунул в рот былинку,
Надвинул шляпу набекрень
И затянул свою волынку:
«Интеллигентный блудный сын,
К сосцам земли припал я снова…
Как жук, взобравшийся на тын,
Душа в лазурь лететь готова!
Старик Руссо вполне был прав:
Рок горожан ужасно тяжек…
Как славно средь коров и трав
Дня три прошляться без подтяжек!
Поесть, поспать, пойти в поля,
Присесть с пастушкой возле ели…
Земля! Да здравствует земля!..
Какого черта, в самом деле!..»
«Какой, вздохнул я, там Руссо!
Здесь ― хутор, в городе ― клиенты.
Лицо, как круглое серсо…
Бывают, брат, милей моменты:
Пиджак редеет, как вуаль,
В желудке ― совестно поведать…»
Племянник, пасть уставив вдаль,
Орет нам издали: «О-бе-дать!»
Опять едим! О, суп с лапшой,
Весь в жирных глазках, желтый, пылкий…
На стул трехногий сев пашой,
Степаныч ест, как молотилка…
«Что слышно в городе?» ― «Угу».
Напрасно тетушка спросила:
Кто примостился к пирогу,
Тот лаконичен, как могила…
В гостиной ― рыхлая софа,
На дне софы ― живот и пятки.
Дымится трубочка. Лафа!
Синьор, уснули? ― Взятки гладки.
Как морж, храпит мой визави,
На лбу колышется газета,
И мухи в бешенстве любви,
Жужжа, флиртуют вдоль жилета.
На стенке в бусах и чадре
Висит грудастый бюст Тамары.
Запели пилы на дворе,
Душа напевнее гитары…
Шуршат страницы под рукой:
«Война и мир», «Новейший сонник».
Слежу, прильнув к столу щекой,
Как едет в небо подоконник…
Но вот в стекло ползет закат,
Краснея, словно алкоголик.
В столовой мисками стучат…
Не обойтись, увы, без колик!
Кряхтя, приятель мой встает,
Ворчит спросонья заклинанья
И долго смотрит на живот,
Как Чингисхана изваянье.
Хлопочет тетушка опять
И начиняет нас, как уток.
Вдвоем пудов, пожалуй, с пять
Съедим мы здесь в теченье суток!
«Матвей, дай гостю бурачков»…
Трещат все швы! Жую, как пьяный, ―
А сон знай мажет вдоль зрачков
Тягучим клейстером нирваны.
Племянник Степа, свесив зоб,
Сопит и тычет гвоздь в винтовку.
Лень встать, а то как ахнет в лоб,
Так будешь к празднику с обновкой…
Клокочет толстый самовар.
Внутри ― четыре круглых рожи…
Зудит, как муха, сонный пар.
Внизу рычит ночной прохожий.
Бросаем «Ниву» к псам под стол, ―
Пред тетушкой склоняем шею
И, зверски вдавливая пол,
Плетемся к старичку Морфею.
Увы, ужасный диссонанс!
О, где перо Торквато Тассо?!
Мильоны блох, прервав свой транс,
Вонзились сразу в наше мясо…
На чреве, бедрах и боках
Мы били их, как львов в Сахаре!
Крутили яростно в перстах,
На свечке жгли… Какие твари!..
Мой друг в рубашке на полу
Сидел бледнее туберозы
И принимал, гремя хулу,
Невероятнейшие позы…
Едва к рассвету замер бой.
Вокруг кольцом белье мерцало.
Лохматый, сонный и рябой,
Я влез с башкой под одеяло
И слышал, как, во сне бурля,
Степаныч ерзал по постели:
«Земля! Да здравствует земля!
Какого черта, в самом деле!» …
1919, Вильно