УЛИЧНАЯ ВЫСТАВКА
Трамваев острые трели…
Шипение шин, завыванье гудков…
По краю панели
Ширмы из старых мешков.
На ширмах натыканы плотно
Полотна:
Мыльной пеной цветущие груши,
Корабли, словно вафли со взбитыми сливками,
Першеронов ватные туши,
Волны с крахмальными гривками
И красавицы в позах французского S [эс], ―
Не тела, а дюшес…
Над собачьего стиля буфетом-чудовищем, ―
Над домашним своим алтарем
Повесишь такое чудовище, ―
Глаза волдырем!
* * *
У полочек, расправивши галстуки-банты,
Дежурят Рембрандты, ―
Старик в ватерпруфе затертом
Этаким чертом
Вал бороды зажимает в ладонь.
Капюшон ― пузырем за спиной,
Войлок ― седою копной,
В глазах угрюмый и тусклый огонь…
Рядом ― кургузый атлет:
Сорок пять лет,
Косые табачные бачки,
Шотландские брючки,
Детский берет, ―
Стоит часовым у нормандских своих деревень,
Равнодушный, как пень,
У крайних щитов
Средь убого цветистых холстов,
Как живая реклама,
Свирепо шагает художница-дама:
Охра плоских волос,
Белилами смазанный нос,
Губы ― две алые дыньки,
Веки в трагической синьке, ―
Сорок холстов в руках,
А обед в облаках…
* * *
Но прохожие воблою вялой
Сквозь холщовый текут коридор.
То какой-нибудь плотный малый
В першеронов направит взор…
То старушка, нежное сердце,
Вдруг приклеит глаза к холсту:
На подносе три алые перца
К виноградному жмутся листу…
Но никто ― собаки! ― не купит,
Постоят и дальше в кафе, ―
И художник глаза лишь потупит,
Оттопырив мешком галифе…
Лишь один господин солидный
С худосочною килькой-женой ―
Уж совсем, совсем очевидно ―
Выбрал нимфу с жирной спиной,
Но увидел цифру «сто двадцать»,
(А ведь рама без малого сто!)
И не стал даже, пес, торговаться, ―
Отошел, запахнувши пальто…
1932