В РЫБАЧЬЕМ МЕСТЕЧКЕ
Русалки в широких матросских штанах
Развинченно бродят по пляжу.
Семейство марсельцев, обнявшись в волнах,
Взбивает жемчужную пряжу…
У будки прилизанный юноша-сноб,
На камень взобравшись отлогий,
Пытается встать для чего-то на лоб,
Мохнатые вскинувши ноги.
Под зонтом, усевшись на клетчатый плед,
Спиной к облакам и заливу
Какой-то соломенно-бронзовый швед
Ест с детской улыбкою сливу.
Вскипает волна ― темно-синий удав,
Весь берег в палатках узорных,
И дети, испуганно губы поджав,
На осликах едут покорных…
Но вот из-за бора летит гидроплан,
Косые снижаются лыжи,
Скрежещет гигантской цикадою стан
И вихрем несется все ниже:
Взметнулась снопом водяная межа ―
И дамы, собаки и дети
Бегут, спотыкаясь, пища и визжа,
К свалившейся с неба комете.
* * *
За пляжем у тихой дремотной луки
Темнеют дорожками сети, ―
Пингвинами ходят вдоль них старики
И ноги волочат, как плети.
Носы их багровы, тела их грузны,
На них пояса, как подпруги…
Часами недвижно сидят у сосны, ―
Что больше им делать на юге?
А их сыновья, мускулистый народ,
Надвинувши лихо береты,
Играют в шары, наклонившись вперед,
Полуденным солнцем прогреты.
У мола цветные домишки в тени,
Над трубами дым, словно вата.
Не раз рисовали мы в детские дни
Такие домишки когда-то…
Томится густой виноград на стене,
Чуть дышат под окнами шторки,
И кот созерцает, как в сонной волне
Полощатся дынные корки…
На скамьях кружок молчаливых старух ―
Красавиц былых привиденья.
Их руки не в силах согнать даже мух,
Иссохшие руки-поленья…
И вдруг повернулись: с курортной черты
Зашла в шароварах наяда,
Гримасой сжимаются дряблые рты
И столько в гримасе той яда,
Что сам Вельзевул, покраснев, как морковь
Закрылся б плащом торопливо…
Но дева чуть морщит безбровую бровь
И бедрами вертит лениво.
Девчонка-подросток со вздохом глухим
На гостью глядит городскую…
За лесом крылатый корабль-пилигрим
Врезается в синьку морскую.
1931