ЧЕТВЕРТАЯ ЭКЛОГА
Нет имени на языке моем.
Нет имени, закрытого, как сердце,
как сердцевина сердца: тайный дом,
где мог бы ты вздохнуть и обогреться.
Бездомен ты на языке моем.
Нет имени, нет полного тобой
зрачка и темноты, ее глубоких
любимых складок, сложенных мольбой,
где нас увидят в освещенных окнах,
где мы, не видя, встанем над тобой.
И встанем молча, с головы до пят
в цветном огне: волшебное рожденье
затеплено среди живых оград.
Глубокий лес расправлен, словно сад,
распрямлены глядящие растенья,
весь свет рассеянный, весь воздух зренья ―
к давильне завезенный виноград.
Глубокий лес расправлен, словно сад.
И мы стоим, и нас, как сон, глядят.
Не положив, не выронив из рук
тяжелые дары, рыдает эхо:
пути ведут на запад и на юг,
спеша, как струйка из худого меха.
И утро встало, как ответный звук: ―
Друг Августа и будущего друг,
последний гость последних именин,
гляди, поэт: ты больше, чем один.
И, отрясая стихотворный прах,
встал беженец с младенцем на руках.
1976