ПОЭМА
В чащобе, где тела спекаются кривые,
подслеповатый сброд и мой любимый брат
стоят, облокотясь о сучья неживые,
и на сухой коре ладони их дрожат.
Но в плотности такой, в переплетеньях тесных
живые под корой им слышались ходы:
там бормотанье шло в стожилиях древесных
и было чуть светлей от запаха воды.
А в дальней темноте, какой не достигало
дыханье их, где топь переводила дух,
уже вторую ночь твердило и мотало
слова на холоду:
Как пусто мне и как не вынести свободы
в густом и до краев закованном краю!
Покуда я иду через ночную воду,
душе не одолеть проклятую струю.
Прижаться бы к чему! к испарине над бродом,
к заточенным камням у стынущих ступней!
Покуда я иду через ночную воду,
душа моя давно уносится по ней.
Ольшаник же стоял, не шелохнувши тенью,
ни капли не поняв: вы знаете, в лесах
звучанием слова живут, а не значеньем.
За слогом слог слетал по лиственным качелям
и красил робкий пир, затеянный в кустах.
Разумное зверье невиданной породы!
На родине своей глядите веселей:
покуда я иду через ночную воду,
душа моя давно уносится по ней.
1968