ГЛАВА 14, ОКОНЧАТЕЛЬНАЯ
Читатель, за героев я своих
Перед тобой ответствовать не стану.
Байрон
1
Критик розовый: «Как ваше мненье?»
Красный критик: «Роман ― хоть куда.
Вполне достойный любого констра.
Но что, милый друг, если это контра?
Да и лихая. По ком здесь удар?
Кроль? Но достоин ли он каменьев?
Может ли комиссар бригад
Жить и чувствовать как гад?»
2
Розовый: «Ну, знаете. Такие люди есть».
Красный: «Пусть. Но его ли это дело?
А где [эрка]РКИ? Контрольная комиссия?
Ячейка, наконец? А дикие мысли
Насчет ленинизма! А самый трест?
Где он его видел? Сотрудники отдела
Какие-то чучела навязчивых идей.
Где он видел подобных людей?»
3
Толстый: «Это ведь стиль гротеска.
Не всем же писать, как Сергей Городецкий;
О стилях не спорят». Тонкий: «Стиль…
Но служит ли стиль этот пролетариату?
Он слишком различное совместил,
В нем очень много желчи и яду,
В нем, если хотите, эзоповский сказ.
Нет! Это ― не наш заказ».
4
Дурак (напряженно царапая темя):
«Г[ы]м. Итак, по этой системе
Я выхожу, значит, номер один.
Вот так штука. Нужно стараться
Читать календарь, хотя бы и вкратце,
Как№ 2-й [номер второй] (умен господин).
«Читать надо все, ― говаривал Бисмарк, ―
Я даже читаю чужие письма»».
5
Учитель словесности, влезши в халат:
«Пишут тоже. Но как протокольно.
А прозаизмы. А русский язык.
И кто их, чертей, теребит за язык?
Поэзия, батя, должна быть холеной:
«Вешний багрец» или «сердца хлад».
А нынче версификатор ретивый
Тащит словеса из кооператива».
6
Он: «Я прихожу в смятенье,
Поэма меня взволновала». Она:
«Это идейная сторона».
Он: «Вы правы. И знаете что?
В его пессимизме масса здоровья!»
Это случилось марта второго.
Сидели в саду тихой четой…
Но «он» был мной, а «она» ― моей тенью.
7
Эмигрант внешний: «Ага, наконец-то!
Русская совесть восстала. Гип-гип.
Мы предупреждали: жиды это тип.
И предупреждаем теперь в das letzte.
С годами тово… ну, как там по-русски?
Кельнер! Огурчик и соточку «русской».
Ик. Пардон. А вообще проздравляю:
Не оберетесь нашего лаю».
8
Эмигрант внутренний: «Это скандал.
Что ж теперь будет? Опять спецеедство?
Нужно использовать крайние средства!
Необходимо. Дай карандаш:
«Мы, подписавшиеся, возражаем.
Вотируя наше доверие Кролю,
Мы не мешаемся; мы возрождаем,
Вполне довольные нашей ролью»».
9
Первый поэт: «Явный упадок».
Второй поэт: «Он до прозы ведь падок».
Третий поэт: «Глагольного рифмой…»
Четвертый поэт: «Он не брезгует, хи».
Пятый поэт: «Неграциозно».
Шестой поэт: «Тенденциозно».
Седьмой поэт: «Скоро он логарифмы…»
Восьмой поэт: «Перепрет на стихи».
10
«Жорж, вот тут неплохой анекдот:
Один армянин увидал жирафа…»
― «Серж, погоди, не то уйдет:
Приходит Мотя требовать штрафа:
Семь лет назад какой-то мот
Сказал про Мотю, что он бегемот.
«Семь лет назад?» И ответил Мотя:
«Я только вчера увидал бегемотя»».
11
Некто с льняною бородкой: «Ну, как?»
Член ЦК [цэка] совработников: «Прекрасно.
Идея трагедии беспочвенной личности,
По-моему, проведена отлично».
Льняная бородка: «И это все?»
Член ЦК [цэка]: «Его пафос высок…»
Бородка: «А дальше, дальше никак?»
Член: «О, это все приукрашено.
12
Позвольте мне, как члену ЦК [цэка],
Заявить официально, что этого не было.
Я лично в гротесках всей этой небыли,
Изобретательных и летучих,
Вижу открытие новеньких штучек,
Которыми заняты поэтские цеха.
И нечего искать каких-то шагов нам
Там, где царит несомненный Гофман».
13
Льняная бородка: «Ну, уж извините:
Этого замалчивать нельзя.
Экстравагантность этого стиля
Имеет глубоко реалистические нити,
Далекие от провокационных лисят.
Я удивлен, что вы их упустили:
Все эти факты были и есть,
Но центр тяжести даже не здесь.
14
Суть в том, что вырос актив
Переходных слоев, воспитанный нами.
Хоть в нем ощутим ницшеанский соус,
Он жаждет Коммуны, не в страх, а за совесть,
И ждет признанья, под самое знамя
Идейные бури свои докатив.
Им нужен ответ с максимальной правдой:
Зырянин мертв, но жив его автор».
15
Автор: «Вот этого я опасался.
И так всю жизнь: «Вор» ― это я,
«Рыси» хищнически я крутоярь,
Ней ли, которого описал я,
Увлекшись экзотикой чуждых тонов, ―
Все я да я. А теперь и Онисим…
И напиши хоть сотни томов ―
Все от героев будешь зависим.
16
Но если бы я написал роман,
Всего себя раскатав по громам,
О жизни и гении, ну, скажем, ― Гете…
Могли бы пройти беспросветные годы,
И будь я в поэме как нож обнажен ―
Никто бы и тени моей не нашел.
(Не потому ль, свои годы выиграв,
Я и отвел ему только эпиграф?)
17
Но возвратимся к баранам (пардон:
Это французская поговорка).
Вы, направляющие эспадрон
Против бретерского тона Пушторга, ―
Прежде чем пластырем обзаводиться,
Проверьте пульс и испейте водицы:
Козьма Прутков был не только остер,
Изрекши: «Не все стриги, что растет».
18
Я тоже мог бы греметь в барабанчик,
И был бы, ей-ей, лихой барабанщик
Квадратных агиток и круглых сатир;
Имел бы я хор величальных рецензий,
И мой мм… учитель Дмитрий Цензор
Не видел во мне задиру задир;
И я б, рекламируя резолюции,
На лефой ноге «служил» революции.
19
Но я ей служу по-иному, по-своему,
Хоть мне, быть может, как серому воину,
И не по чину, не по звездам, ―
Но, поросль нового поколения,
Я большей чести себе не воздам,
Чем гордость считаться родичем Ленина,
Заменив этой геральдикой чин:
Он отец революции – я же ей сын.
20
И мне дорога эта страсть коммуниста,
Алая неистребимая страсть ―
Пусть косноязычить дорогой каменистой,
Только жилетке бы не отрастать;
Всегда волноваться и волновать,
Быть вечно голодным по коммунизму,
За серебро не пробировать изморозь,
Нагло черное черным назвать.
21
Сражаться с привычкой: любой, затяжной ―
С любимой чашкой, с любимой женой;
Не быть ничему ни слугой, ни начальством;
И, ленинский впитывая завет.
Все ж танцевать до упаду чарльстон,
Если его запретит Моссовет
(Но, ставши на вольные эти котурны,
Не плюйте, товарищи, мимо урны).
22
Немного истории: романтизм
Собой породил романтический жанр
Баллад и канцон. Гербы их мантилий
Теперь уж в музеях. Кокто или Жамм
Не бывши романтиками, набросают.
Сидя в кафе за чашкою чаю,
Балладу «Генрих IV [четвертый] и черт»,
Согласно рецепту музейных реторт.
23
Итак, романтика окостенела.
Но романтизм жив и сейчас:
Он в знамени освобождения масс,
Он в галстучке пионерского дела:
Имя его ― Революция. Но
(Как и когда-то) ему суждено
Безвинно создать рецептуру алхимий,
И всякий Кокто жонглирует ими.
24
В своей поэме я медью пожарной
Сражался с привычкой «кирпичного жанра»,
Который тупо уперся в канон,
Которого бить бы, как ходят конем,
Сарказмами галла, фантазмом германца, ―
А я, проказливый точно сатир,
Всего лишь пронзил свистулькой сатир
Того, кто витал на фанфарах романса.
25
А впрочем ― сатира или романс,
Лепешка яду, копье ли ворогам,
Масонский ли ход конструктивных гвоздей-с ―
Сердце поэмы ищите не здесь:
Подумаем – как же нам быть с Пушторгом,
Который сквозь призму любого «изма»
Должен доплыть до социализма!
Так кончается этот роман.
XI 1927
Москва