В ОПЕРАЦИОННОЙ
Л. Озерову
В белых колпаках и полумасках
Люди копошились надо мной.
Я лежал в каких-то ядах вязких,
Голый, выпотрошенный, срамной.
Я тогда, наверное, был жуток.
Доктор ― алкоголик и добряк ―
Вытащил на божий свет желудок
И сказал спросонья: «Рак».
Я увидел тинистую воду,
Тени окружающих лозин…
Там, должно быть, в тихую погоду
Раки лезли в глубину корзин.
Хорошо над этою рекою
В гробике бы, скорчившись на треть…
Только бы оставили в покое,
Дали потихоньку умереть.
Надоело обрываться с верха
В заболоть унылого житья.
Бился я всегда за Человека,
А меня боялись не шутя,
И выходит, не был я полезен,
Как пилот, что ездил на быках.
Может быть, и вся моя болез[е]нь ―
Разочарование в богах.
Голос мой на шпиц громоотвода
Вечно нарывался потому.
Тишина… Лоза глядится в воду…
Сладко здесь могильному холму.
Только подымается все выше
У воды тенистая лоза,
И над марлевой повязкой вижу
В зеленинке женские глаза.
Чьи они? Всю душу им вверяя,
Чувствую: из самых из родных,
Жаркий живчик из земного рая
Перепрыгнул в кровь мою от них.
В барабанных перепонках ― трельки,
Сердце трепыхнулось, как турман,
Полутруп с желудком на тарелке
Слабо улыбнулся сквозь дурман.
Вспомнилось про молодость, про солнце,
Потянуло драться и дружить…
Алкоголик поглядел спросонья: ―
А пожалуй, будет жить!
1950