В тот день болела вся Москва.
Отцы и дети ― все на матче.
На синем небе ни мазка,
и флаги реяли на мачте.
И мимо вратаря влетал
мяч прямо в сетку,
и больные ―
за неимением литавр ―
в ладони били жестяные.
Вздыхал в сто тысяч человек
весь стадион, рождая ветер…
А в это время―
Человек,
один-единственный на свете,
в подушках затихал.
Один,
последний, может быть, здоровый,
он воздуха не находил.
И камфарой, как катастрофой,
несло из комнаты.
Жена
любимую не допускала
к нему.
Сгущалась тишина
от койки до Мадагаскара…
И слез никто не утирал ―
кого теперь врачи обманут…
А Человек ― не умирал,
он просто вымирал―
как мамонт,
вмерзал в историю Земли.
Ревела за окном эпоха:
два-ноль, торпедовцы вели,
и было, в общем-то, неплохо.
Отцы и дети ― все на матче.
На синем небе ни мазка,
и флаги реяли на мачте.
И мимо вратаря влетал
мяч прямо в сетку,
и больные ―
за неимением литавр ―
в ладони били жестяные.
Вздыхал в сто тысяч человек
весь стадион, рождая ветер…
А в это время―
Человек,
один-единственный на свете,
в подушках затихал.
Один,
последний, может быть, здоровый,
он воздуха не находил.
И камфарой, как катастрофой,
несло из комнаты.
Жена
любимую не допускала
к нему.
Сгущалась тишина
от койки до Мадагаскара…
И слез никто не утирал ―
кого теперь врачи обманут…
А Человек ― не умирал,
он просто вымирал―
как мамонт,
вмерзал в историю Земли.
Ревела за окном эпоха:
два-ноль, торпедовцы вели,
и было, в общем-то, неплохо.