А. Кушнеру
Отражаются в асфальте
у подъезда фонари.
Гобеленовый Вивальди
ожидает нас внутри.
Он разыгрывает года
перед нами времена:
вот природа, вот погода,
вот нарядная охота,
ожидание чего-то ―
голос, эхо, тишина.
Дальний гром, ― но это шутка,
мастер любит припугнуть.
Несварение желудка
не грозит ему отнюдь!
Вот лукавые пастушки,
пышный замок вдалеке,
чуть не до свету пирушки,
и галантности друг дружке,
и на креслах завитушки,
и вина бокал в руке.
Нет, при взгляде на маэстро,
за его следя игрой,
улыбаться неуместно,
хоть и хочется порой.
Он прекрасно созерцает,
как умели в старину,
ничего не отрицает,
ничего не прорицает
и оружьем не бряцает, ―
что там думать про войну!
Нет счастливей человека ―
все всерьез и все шутя!
Восемнадцатого века
седовласое дитя.
Отражаются в асфальте
у подъезда фонари.
Гобеленовый Вивальди
ожидает нас внутри.
Он разыгрывает года
перед нами времена:
вот природа, вот погода,
вот нарядная охота,
ожидание чего-то ―
голос, эхо, тишина.
Дальний гром, ― но это шутка,
мастер любит припугнуть.
Несварение желудка
не грозит ему отнюдь!
Вот лукавые пастушки,
пышный замок вдалеке,
чуть не до свету пирушки,
и галантности друг дружке,
и на креслах завитушки,
и вина бокал в руке.
Нет, при взгляде на маэстро,
за его следя игрой,
улыбаться неуместно,
хоть и хочется порой.
Он прекрасно созерцает,
как умели в старину,
ничего не отрицает,
ничего не прорицает
и оружьем не бряцает, ―
что там думать про войну!
Нет счастливей человека ―
все всерьез и все шутя!
Восемнадцатого века
седовласое дитя.