АРХИВНЫ ЮНОШИ
Забавное созданье человек.
Я, например, или Жозеф Денницын ―
Влетел в архив, за полу тащит шубу,
Взметает а ля леттр пыль веков: ―
В столице ― бунт! Почти из первых уст:
Ядром снесло Петрушу ― конь и ноги:
Из Петросавловской стреляли в Зимний.
Коломна подоспела на подмогу,
Адмиралтейство тоже отвечало.
А гвардия ― ее и след простыл.
Великий день: грядет другой Пожарский! ―
― Зачем он? ― говорю. ― Кого спасать?
Не нас ли от самих себя? Мы месяц
Лениво присягаем Константину.
Чего ж еще? Прекрасная пора…
Благослови, Всевышний, нашу лень! ―
И Кока Мглинский тоже человек;
Сияющий младенец с толстой жопой,
А вызубрил и немцев, и французов: ―
Две армии стоят у Петербурга.
Командующий первой ― Витгенштейн,
Пружина в вахтпарадном сюртуке,
А во второй ― шотландская овчарка,
Залысый белолобый Остен-Сакен.
Не иначе, один из них ― Пожарский! ―
― Да что Пожарский, разве мы горим?
Примите, ― говорю, ― из первых уст:
Герои ваши не идут в герои:
Пролаза-грек, мильонщик Астанзаки
Купил за пол-цены мундир и имя
И может взять на откуп пол-России.
А человек-пружина Выкинштейн ―
Полишинель, упрятанный в шинель ―
Бежал от немца в Риге из вертепа,
Расстроил кукольное представленье
И жив, пока жандармы наши спят.
Уж если врать, друзья, извольте: Миних ―
Тьфу, что я, Минин, русский гражданин:
Грядет с Кавказа генерал в ермолке ―
Ну, в мурмолке ― и плисовом халате
С гусарскими шнурами, как у Глинки ―
Он лень от истребленья сохранит.
Я не умею видеть через стену,
И Кока не умеет, и Жозеф, ―
А надо бы. Пока мы тут болтаем,
К Москве летят порожние возки ―
Один, два, десять, сто, наверно, больше ―
И растекаются по переулкам,
И окружают в сумерках дома
И наш архив. Три двери разом настежь ―
По диспозиции иль мизансцене ―
Кордебалет, помещичий театр,
Уездный фарс ― на каждого из нас
По три солдата с ружьями на взводе,
По два жандарма с палашами дыбом,
По дворнику с метлой наперевес.
Смешно, противно и зачем-то жутко.
На каждого ― возок, линялый кокон,
Рассохшийся от тряски и покляпый ―
Чтобы с удобством за пять сотен верст
Сквозь тоненькую арочку вкатиться
В казенный двор ― и поминай, как звали.
На следствии я пел и танцовал,
Жозеф, как говорят, метал перуны,
А Кока философию порол.
Друзья мои, зачем, друзья мои?
На людях всяк иной, чем по себе ―
Зачем же быть иным себе во вред?
Как говорит заслуженный пиита:
«Вся жизнь моя ― ристание над бездной».
Ристай, ристай, ты камни вержешь вниз ―
Из-под себя ― и сам не загреми.
Что значит бонмотист и обормот?
Друзья: свободу. Петербургский дядя
За вахлачка легко замолвил слово.
Я поплясал, а он похлопотал,
Так что важнее, что меня спасло?
У Коки ― дядя, у Жозефа ― дядя…
Друзья мои, других мне не найти,
И по пути домой теперь осталось
Молиться на кладбищенскую церковь.
Проглянет солнце ― и ему не рад.
Что может осветить оно? Такое,
Чему обрадуется сумасшедший.
Скорей бы ночь! Во тьме зажгутся свечи,
Оставшиеся съедутся на бал,
Чуть-чуть раздастся черная тоска.
Приедет не заслуженный поэт ―
Он возвратился. Совестно подумать,
Что на больших весах существованья
Он перевесил сгинувших друзей.
… Забавное созданье человек…
И совестно сказать, что, слава Богу,
Мою Полину он не чтит вниманьем.
А что до вящей славы в поколеньях ―
Слепой Козлов воспел ее красы.
1972