Сон зимней ночи
Печальной и прекрасной памяти А. Блока
ПОСВЯЩАЮ
Т. Щепкина-Куперник
(Драматический этюд не для сцены)
Убогая комната. У нетопленной печи, зияющей черным отверстием, кресло. Узкая кровать у стены. На столе мерцает ночник.
Зимняя ночь. Ветер за окном.
Поэт
(сидит в кресле, кутаясь в старое пальто)
Ветер с севера, с севера, с севера
Воет с вечера, с вечера, с вечера,
И гудит и поет
Всю ночь напролет,
И бьет об железную крышу…
Панихиду Чайковский услышал бы в нем;
Мне он говорит о чем-то другом…
Что ты хочешь сказать? Яснее! Не слышу.
Ветер
Я сюда прилетел из далеких стран,
Где весь белый лежит ледяной океан,
И сполохи играют разноцветными пятнами.
У!.. Равнинами необъятными
Я летел, на поля
Белоснежные ткани стеля…
Я свистел в ушах у оленей,
Их саней подгоняя бег;
Я на кровли убогих селений
С громким хохотом сыпал снег;
Замирайте! Спите без просыпа!
К вам ничьи не доходят шаги.
Я игрою алмазного осыпа
Украшал деревья тайги.
Пролетал и далекой державою
Над черной дырой рудника,
Где валяется рухлядью ржавою,
Не нужна, позабыта ― кирка.
И летел я дорогой пустынной,
И сюда наконец прилетел.
Я люблю этот город ― на вид такой чинный ―
И его гранитный предел.
― Здесь когда-то топь лесная
Расстилалася без края,
И под крики воронья
В ней гулял ― один лишь я.
Я в лучах ночного солнца
Здесь туманы развевал,
Трав болотных волоконца
Белым пухом раздувал.
Я с рекою на просторе
Свадьбу вольную справлял,
Вместе с нею прямо в море
Бег могучий устремлял!
Вплоть до моря шли болота…
Но ― один державный взмах,
И пошла, пошла работа
В заповеданных местах.
Не жалея жизнь холопью,
Камни тяжкие везли…
Над трясиною, над топью
Странный город возвели.
Много здесь костей зарыто!
Много тайн песок хранит;
Что зарыто ― позабыто,
И молчит немой гранит.
Город призрачный и странный
Встал, как будто не живой;
Встал ― и не «ба свод туманный
Проколол своей иглой.
Я не бросил топь родную!
Я лечу из дальних стран,
Прилетаю и бушую ―
Частый гость, хоть и не зван,
Чтоб с красавицей рекою
Свадьбу вольную сыграть,
Чтобы шумною гульбою
Нам натешиться опять.
Слышишь ― залпы из орудий?
Так встречают мой прилет,
Жалкий скарб свой тащат люди,
Наводненье все растет.
Людям страх! Грохочут пушки,
Гонят нищих из жилья…
На ночной своей пирушке
Мы царим: Река ― да я!
Поэт
(устало)
Ступай же к ней опять… Там хорошо тебе:
Что толку здесь шуметь и петь в моей трубе?
И так я весь продрог от леденящей стужи.
Ступай к своей реке, гуляй, бушуй снаружи!
Ветер
Зачем спешить? Еще успею!
Меня давно твой угол влек.
Люблю я песнею своею
Будить того, кто одинок.
Давно огонь с веселым треском
Здесь не сжигал сухих ветвей,
Давно по белым занавескам
Не пробегал отсвет огней.
Я не покорен, не послушен,
Враждебен яркому огню,
Но в люки черные отдушин
Я дальний Мир с тобой родню!
В моем неукротимом вое,
Звучащем волей и тоской,
Ты слышишь веянье живое
Струи лесной, струи морской!
Поэт
(со стоном)
Зачем тревожишь отдых мой полночный?
И без того все рвется сон непрочный.
Ветер
Прилетел к тебе оттуда
Я проведать, как вы тут?
Ох, дождусь, сдается, чуда:
Что за дни-то настают!
Вижу я опустошенье:
За себя болото мстит,
Разъедает разрушенье
И железо и гранит.
И ребенок знает всякий ―
Предсказали наперед:
Будет день, что сам Исакий
Покачнется ― и падет.
И тогда-то снова буду
Пировать здесь я один,
Отпевать развалин груду
Над бездонностью трясин.
Ого-го-го!..
(Дико и радостно смеется.)
Поэт
Не верю! Ложь!
Ветер
(насмешливо)
Мечтатель!
Поэт.
Уйди! Молчи!
(Захлопывает отдушину.)
Ветер
(удаляясь со смехом)
Прощай, приятель!
(Улетает.)
Тихо. Поэт ложится на постель и хочет задремать. Но какой-то шепот слышится ему, очень тихий, но явственный.
Ночная тишина
Ты спишь?.. Нет! Ты давно не знаешь сна.
Хоть ты закрыл глаза ― все нет тебе покою:
Ты слушаешь меня.
Поэт
Кто говорит со мною?
Ночная тишина
Я говорю с тобой ― Ночная тишина,
Ползучих шорохов и шелестов полна…
Как ты меня любил когда-то!
Ты музыку во мне ловил;
Всю тайну блеска и аромата
Ты постигать во мне любил.
Ты помнишь?.. Помнишь, как, бывало,
Умела я стихи тебе шептать?
Я, как любовница, тебя ласкала,
Тебя баюкала, как мать.
Ты помнишь ночи в апельсинных кущах,
Вздох трамонтано
В густой тени?..
Ты помнишь запах лип цветущих
И звук органа
Там где-то в Шамуни?..
Ты помнишь лебедей в каналах Брюгге,
И над водой колокола собора,
И отблеск звезд в воде?..
Ты помнишь о далеком, нежном друге?..
Поэт
Все это было… и ушло так скоро…
Где эти ночи, где?..
Ночная тишина
(вкрадчиво)
А помнишь, как ты лежал, больной, в ее розовой спальне,
Как она наклонялась к твоему изголовью,
Богини прекрасней, мадонны печальней,
Ландыши ставя к твоему изголовью?
Выжимала в питье освежающий сок лимона,
Наливала в хрусталь золотое вино Шампаньи…
В кресле дремала, в белом своем одеянье,
Пробуждаясь так чутко от самого слабого стона?..
Ночник, перед тем чтобы погаснуть, ярко вспыхивает, и в этом мгновенном сиянье, в углу, где висело что-то белое, вдруг ясно обрисовывается нежный облик женщины, в белом, со склоненной головою и белыми цветами в руках.
Поэт
(замечая ее, с восторгом)
Ты?.. Это ты?..
Но гаснет ночник, и виденье исчезает.
Нет! Опять все исчезло во тьму…
Со стоном откидывается на подушки. И тихо смеется Ночная Тишина ― и умолкает.
Что со мной? Я один. ― Или жутко мне быть одному?
Глаза его привыкают к темноте. В комнату пробивается лунный луч. Поэт вглядывается, приподнимаясь с постели: в луче луны он видит, что на стуле, в ногах его постели, то, что было раньше серой одеждой, оказывается человеческой фигурой. Гость сидит неподвижно. У него мертвецко-бледное лицо, болезненный оскал зубов; ноги распухшие, как бревна. Он в лохмотьях, в руках у него обглоданная кость, которую он старается доесть.
Я к одиночеству привык…
― Но кто же ты, мой странный гость?
Как худ твой лик, и взгляд твой дик,
В руках ― обглоданная кость…
Кто ты?
Гость
Я голоден, поэт!
Дай хлеба. Накорми меня.
Поэт
Пришел ты даром: хлеба нет…
Я сам не ел уже два дня.
Гость
(уныло и тупо.)
Я голоден.
Поэт
Но кто же ты?
Гость
Сын истощенья и цинги.
Зловещий вестник нищеты.
Пришел сказать тебе: «Беги!» ―
Беги отсюда, где туман,
Где голод, как лесной пожар ―
Под небо вольных, чуждых стран,
Где будет радовать твой дар!
Там вместо песен нищеты
И воя грозных снежных вьюг ―
Увидишь небо и цветы,
Нарциссов белых полный луг.
Поэт
Не соблазняй и не зови!
Могу ли я покинуть мать?
Я заплачу свой долг любви:
Ужель одной ей умирать?..
Пускай больна, пускай слепа,
Пускай в горячечном бреду ―
Но с ней у нас одна тропа:
Она мне мать… Я не уйду.
Гость
А если мать своих детей
Толкает только на вражду?
Их губит прихотью своей?
Поэт
Но я ей сын… и не уйду.
Гость
Но если вместо молока
Родная грудь несет цингу?
Но если смерть недалека?
Поэт
Нет, не уйду… Нет! не могу.
Гость
Что ж! Я тебя предупредил:
Ты будешь ей как верный сын
Вознагражден по мере сил…
Останься ― умирай один.
(Исчезает.)
Поэт
(приподнимаясь.)
Один… Почему я один?..
Со мной вся Россия ― с ее вечною тайной,
С шириной бескрайней
Ее беспредельных равнин.
Россия! Какое огромное, необъятное слово.
Древнее слово, и все в нем так ново!
― Сатрапов роскошь… Ужас нищеты…
Раскольничьи костры; цыганские попойки;
Обедни ранние и громыханье тройки;
И мессы черные, и тихие скиты.
Дворцы. Монастыри. Притоны воровские.
И всё ― Россия!
Изысканный фарфор старинных ваз;
Опасный яд утонченных романов;
От Глюка музыки божественный экстаз ―
И бубны дикие, и вой шаманов.
Верлена стих, перенесенный к нам;
Камаринский, гармошка и Петрарка;
Казацкий кнут гуляет по спинам;
Курные избы и фонтаны парка.
Букеты роз в граненом хрустале;
Голодные бунты по всей земле;
Распутники. Преступники. Святые…
И всё ― Россия!
― В оковах жила так много веков;
Но сбросила разом цепи оков,
Шутя, так легко и так просто, как в сказке…
Никто не мечтал о подобной развязке.
Свободу схватила! Подержала в руках:
Любовалась! Ее целовала так жарко!
Высоко подняла… И, смеясь, как дикарка,
Готова игрушку грохнуть оземь во прах.
И опять покаянная бродит,
И места себе не находит,
Причитает по-бабьему в голос ―
И не знает сама ― за что так недавно боролась?..
― А может быть, эти паденья ―
Залог грядущего взлета?
Может быть ― муки рожденья,
Кровавая жизни работа?
Не знаю! Но верую, верую,
Что тьма бороться устанет;
Сквозь мглу нависшую, серую
Солнце ночное проглянет.
Увижу ли это ― не ведаю,
Доживу ль до счастливых годин?
Озарюсь ли конечной победою? ―
Но пока я один.
― Где же друзья мои, где мои братья?
Погибли одни… Замолчали другие…
Третьи, во гневе твердя проклятья,
Повернулись спиной к России.
И остались со мной ― тишина ночная
Да ветер с полярных равнин…
Где же прошлая жизнь?.. Вопрошаю, не зная:
Почему я один, почему я один?..
Мечется и стонет. В лунном полумраке начинают кругом него шевелиться странные женские фигуры. Заглушенными голосами они говорят с ним, вея, рея и колеблясь кругом него, как клочья тумана: это ― сестры-лихорадки.
Сестры
Ты не один! Мы, сестры, с тобою.
Мы пришли со своей ворожбою.
Мы тебе сумеем помочь
Скоротать эту зимнюю ночь.
Поэт
(стараясь разглядеть их)
Кто вы?
Сестры
Мы дети твоей стороны,
Порожденья туманов бесплотных;
Мы дети больной весны,
Мы дочери топей болотных.
Огнея
(наклоняется к поэту. Она в алых одеждах, разодранных на груди, с распущенными волосами, огненно-рыжими, как язык огня.)
Смотри, как пышет жаром грудь моя,
Я – Огнея!
Тебя возьму я в кольца, как змея,
Я – Огнея!
(Обнимает его.)
Вот тебя я согрею, вот согрею…
Кто сказал, что холодно тут?
Алые розы цветут…
Вспомни юг, Неаполь, Капрею!..
Поэт
(согреваясь)
Как хорошо!
Огнея
(тихо смеясь)
Хорошо?.. Вот постой:
Я населю этот мрак густой…
У него в ушах начинается странный тихий звон и гудят какие-то назойливые нотки.
Слышишь? Бубенчики тихо звенят;
Слышишь? Гудочники тихо гудят…
Вот моя музыка. – Слышишь?
Я построю тебе разноцветный мост,
Я рассыплю тысячи ярких звезд…
В глазах его протягиваются радужные нити, потом тысячи звезд, золотых, красных, лиловых, начинают плавно опускаться и подниматься. Ему становится жарко, душно.
Огнея
Что же ты так тяжко дышишь?
Поэт
Мне душно, мне душно…
Огнея
Тебя я люблю,
Я в груди у тебя свинец растоплю;
Задушат тебя эти ласки мои…
Поэт
Я горю, весь горю…
Огнея
Ты в руках Огнеи!..
Трясея
(закутанная в плотную одежду, бледная как смерть, с провалившимися глазами, отталкивает Огнею и обнимает поэта)
Прочь! Довольно, сестра! Не будь такой жадной!
Дай я приласкаю тебя, ненаглядный!
Она обнимает и баюкает поэта. Ему сперва легко и прохладно после бурных ласк Огнеи, но потом холод пронизывает его и он леденеет.
На сердце ляжет рука ледяная,
Жар отгоня;
Будешь ты молча лежать застывая
Возле меня.
Тихо сначала ты свежести сладкой
Струйку вберешь…
Скоро охватит тебя лихорадкой
Мелкая дрожь.
Слышишь, как ровно стучат твои зубы?
Любы мне, любы
Стоны твои…
Тебя захватила власть Трясеи,
Ломея
(она в черном, с зигзагами молний по плащу. Отнимая поэта)
Сестра, дай срок и для моей забавы;
Люблю вытягивать запястья жил,
Как в пытке выворачивать суставы
И бросить изможденного без сил.
Мне любы молнии летучей боли жгучей;
Я душу палача в себе таю…
Мне любы жалкие мольбы: «Не мучай»…
Поэт
(стонет)
Ах, не мучай!..
Ломея
Узнал ты Ломею?
Поэт
Не мучайте! Уйдите!
Зачем переступили мой порог?..
Сестры
(ссорясь, отнимают его друг у друга.)
Оставь его, он мой! ― Мой! – Мой!
Поэт
О, пощадите!
Нет больше сил ― Я изнемог.
Навея
(вся в белом, в белом покрывале, властным жестом прекращает спор)
Оставьте все его! Мне дайте место!
Я старшая, и я его невеста.
(Они исчезают. Поэту:)
Пойди сюда: вот грудь моя,
Прильни, чтоб, как дитя, тебя жалела я…
(Обнимает его)
Поэт
(успокаиваясь)
Кто ты, прекрасная, и тихая, и белая?
Навея
Ты не узнал меня? Я – Навея.
Рано или поздно
Смерть приходит грозно,
Смерть приходит к людям и уводит в срок.
Каждый день, что прожит,
Только тайну множит;
Смертного тревожит непонятный рок.
Ты свершил так много…
Кончена дорога:
Людям ты оставишь чистый образ твой…
Даром не пропали
Ни твои печали,
Ни твои исканья истины живой.
Пусть твой голос стихнет,
Пусть твой взгляд не вспыхнет, ―
Миру завещаешь душу ты свою:
В каждом светлом слове,
В каждом нежном зове
Будут откликаться на любовь твою.
Все земное сгинет: брось его обломки
И лети за мною, выше и вольней!
У меня глаза Прекрасной Незнакомки,
У меня уста возлюбленной твоей.
Она целует его и откидывает свое покрывало. Он узнает ту белую женщину, что являлась ему в видении.
Поэт
(задыхаясь от любви и усталости)
Ты опять со мной?..
Навея
Посмотри ― над крышей ―
Видишь ― там зажглась зеленая звезда?
(Крупная утренняя звезда смотрит в окно. Луна ушла.)
Вслед за мною ― выше ― все вольней и выше
Полетим туда!
Поэт
Как Франциск Ассизский, в благодарном гимне
Вздох последний свой тебе, сестра, отдам!
Навея
Знаешь ли ты имя той звезды?
Поэт
Скажи мне?
Навея
Имя ей ― Бессмертье! ―
Поэт
(счастливо улыбаясь)
Имя ей ― Бессмертье? О, скорей к звездам!
Умирает. Навея целует его в глаза.
Навея
Вот больше ни скорби, ни страданья – нет.
(Исчезает)
Ночная тишина
(стонет)
Умер поэт!
Ветер
(врываясь снова, с воплем)
Умер! Умер поэт!
― Теперь придут похоронные бабушки:
Свечи зажгут, оправят лампадушки…
Любят возиться с мертвыми: это им сущий клад!
Живого – всегда проглядят.
Зачитают псалмы погребальные,
Состроют гримасы печальные…
Старайтесь! Настала наша пора.
Только я, Ветер с севера, с севера
Буду плакать над ним до вечера
И с вечера – вплоть до утра!
Москва
20 февраля 1922 года