
― Мне позабыть тебя? Нет, никогда! Ты слышишь?
― Да можно позабыть скорей
То сердце, что стучит в груди твоей,
И воздух тот, которым дышишь.
Ну да! Старалась я, за делом и в толпе,
Гнать прочь мечту мою. Но вот опять, случайно,
В лиловом сумраке заснувшего купе,
Осталась я одна; и вкрадчиво, и тайно
Прекрасный образ твой, как нежный, верный дух,
Пришел и стал сюда так близко к изголовью,
Что имя милое шепчу я чуть не вслух,
С мучительной тоской, с мучительной любовью.
Под мерный шум колес пустая болтовня
Моих соседок по вагону,
Как будто бы по телефону
Заглушена, доходит до меня.
… «Любовь… Зубная боль… Прислуга… Мода… Дети…»
Не слыша, слушаю слова чужие эти;
Мне больно!.. Нету слез у воспаленных глаз,
Но плакать я, рыдать хотела бы сейчас!
Воспоминания толпятся вереницей,
Расплавленным свинцом они мне сердце жгут.
Картины прошлого, страница за страницей,
Под ровный шум колес передо мной встают.
―
На станции глухой, волнуясь и бледнея,
Дрожа, как девочка, тебя ждала я, друг.
Осенней свежестью дышало все вокруг.
Блестела золотом кленовая аллея;
В саду еще цвели последние кусты
Пунцовых георгин; поспевшая рябина
Краснела гроздьями; белеясь, паутина
Летала в воздухе, а желтые листы,
На землю падая, кружились с легким шумом.
Прислушивалась я к своим мятежным думам…
Ко мне монахиня со сбором подошла.
Она в моих глазах наверное прочла
Своим пытливым, умным взглядом
Тоску и страсть тревожную мою.
Со мною опустившись рядом
На деревянную скамью,
Она сказала мне: «Вот… вы бы к нам, в обитель,
Так, просто погостить… А там, пошлет Спаситель,
Совсем остались бы у нас…
Велик в миру соблазн, а горя-то как много!»
Я только голову склонила… Я от Бога
И от молитв была далеко в этот час!..
― Два красных фонаря блеснули в отдаленье.
Прижала руки я к груди…
В глазах монахини мелькнуло сожаленье.
Мне было все равно… Там, близко, впереди
Ждала я счастия с дымком локомотива…
О Боже, Боже мой! Как все я помню живо:
Улыбку милую твою, твой гордый рот,
Блестящие глаза и шепот твой тревожный:
«За нами здесь следят… Будь очень осторожной!»
Звонок, потом свисток, еще свисток ― и вот
Мы вместе!.. Мы с тобой!..
― Ты помнишь те мгновенья?
Ты помнишь, как, полны блаженного волненья,
Друг друга за руки держали мы с тобой?..
А первый поцелуй сквозь легкий тюль вуали?
А взгляды страшные, что грозно нам кидали
Две дамы старые, ― ты помнишь? Боже мой!.. ―
Как мы прозвали их, два старые дракона
Потом уснули сладким сном.
А мы не спали… Нет!.. В молчании ночном,
В лиловом сумраке вагона
Я голову к тебе склонила на плечо,
Тебе слова любви шептала без завета,
Твоим речам внимала горячо…
― Мы были счастливы… Мы платимся за это!..
Так ночь прошла, как сон. Наутро мы вдвоем
С тобою в городе затеряны чужом:
Ни любопытных лиц! Ни клеветы досужной!..
Ты!.. ты и я!.. Стоим у нашего окна
И мягкой осенью любуемся мы южной.
Как синевы небес прозрачна глубина!..
Как пестрая толпа внизу оживлена!
Ей дела нет до нас и до того, что с нами
Здесь счастье спряталось за этими стенами!..
― Как будто вырвавшись на волю из тюрьмы,
Как дети счастливы, смеемся, шутим мы.
Нас забавляет все: и номер наш уютный,
И взгляды горничной, и стук ежеминутный,
Невольно нас пугающий слегка
Во время нашего обеда.
А там… там долгая, душевная беседа.
В твоей руке лежит моя рука…
Смеркается. Огни уж в окнах замелькали.
Все реже стук колес; шум городской утих…
Откуда-то летит певучий звук рояли…
Ты с ласкою волос касаешься моих,
Целуешь мне глаза… ― Чуть слышно ночь подходит,
Истому сладкую, лукавую наводит.
Не зажигаем мы ненужного огня!
Молчу, но и без слов ты слушаешь меня.
Мы околдованы, внимаем старой сказке…
Как звезды в темноте, блестят глаза твои,
И тихо поддаюсь я в дивном забытьи
Твоей туманящей и молчаливой ласке…
― И чудный сон прошел… Три дня!.. Всего три дня!..
Когда он наступил, тяжелый час разлуки,
Я думала, что грудь не выдержит от муки…
Но плакать не могла я, счастье хороня.
― Долг! Честь! Обязанность!.. ― О, фразы, фразы, фразы!..
Я не избегнула губительной заразы
Пустых и жалких слов, что с детства наизусть
Велят нам затвердить ханжи и лицемеры.
Долг? Честь? Обязанность?.. Безумие! Химеры!..
Нарушила я долг, что мне за дело? Пусть!
Мой долг ― любить тебя, честь ― на тебя молиться;
Обязанность ― душой с твоей душою слиться,
Ловить твой каждый взгляд, повсюду за тобой
Покорно следовать счастливою рабой!..
― Зачем же смелости тогда мне не хватило?
Зачем на твой немой, но понятый вопрос
Я только полные невыплаканных слез
Глаза тоскливо опустила?
И вот расстались мы. Ты ― на родной твой юг,
Где ждал тебя твой труд, и слава, и искусство;
Я, я ― домой, на север, о мой друг,
Учиться покорить рассудку, воле ― чувство.
Но только поезд твой совсем исчез вдали,
Мне слезы страстные всю душу обожгли.
На бархатный диван упала я, рыдая…
«Вернись! Вернись ко мне! Тебе я все отдам,
Жизнь, волю!..» Поздно уж. Увы!.. Моим слезам
Ответа не было!
― Я помню, как тогда я
Схватила с нервною поспешностью перо:
Слова: «Io t'amero… Sempre t'adorero!..»
Я телеграммою послала за тобою…
О, буквы мертвые!.. Ведь ими не открою,
Не выскажу всего!..
― Три дня!.. всего три дня.
Простишь ли ты, скажи, простишь ли ты меня,
Что после этих дней рассталась я с тобою?
Что счастие тебе так полно я дала
И от тебя взяла с такою полнотою, ―
И так безжалостно, так больно прервала?
― Такое счастие пройти не может даром!
Теперь все кажется ненужным, скучным, старым…
Так после пламенной Италии чудес
На севере родном нам бледен свод небес.
А для меня теперь, друг милый, побледнели
И звуки Вагнера, и краски Ботичелли;
Над мрачным Байроном уже не мечтаю я,
И полка с книгами запылена моя.
В уме одна лишь мысль, в душе одно желанье,
Одна, одна любовь ― но даже права нет
Открыть кому-нибудь заветное мечтанье,
Целуя, сохранять твой дорогой портрет!..
Всегда молчание, молчание ― и тайна…
Бояться за себя, за взгляд, за краску щек,
Бояться имя вдруг во сне назвать случайно,
Дрожать за брошенный нечаянно намек…
Жить с постоянною, гнетущею боязнью
Не за себя, о нет! но за других, поверь.
А нет! Молчание мне было худшей казнью,
И способ я нашла заговорить теперь:
Мое решение все муки успокоит,
Да… Монастырь меня в своих стенах укроет.
― Твоей любви тогда я не взяла,
Подумай, жизнь разбить боялась я чужую.
Но эта жертва слишком тяжела:
Я умираю!.. Я тоскую!..
Моя монахиня была тогда права,
Теперь пророчески сбылись ее слова:
Да, вот он, вот исход последний, неизменный!
Я буду счастлива в обители священной;
Молиться за тебя не запретит никто,
Молитва за других не может быть преступна?
Так имя милое, с молитвою слито,
Теперь становится устам моим доступно!..
Но прежде чем уйду ― последняя мольба:
Дай мне еще тебя увидеть на прощанье!..
Сказать, что я люблю, что я твоя раба,
Что с твердостью свое исполню обещанье!..
О! если не простишь, ― верь, я не упрекну.
Виновна только я, и мне нести вину.
Но, может быть, найдет мой друг великодушный
В душе, недавнему волнению послушной,
Довольно сил простить?.. В последний раз склонюсь,
С благоговейным обожаньем
С умершим счастием моим навек прощусь,
Упьюсь я счастия безумного страданьем…
А!.. Дай мне этот сон увидеть наяву
Перед последнею, тяжелой, вечной драмой!..»
Ответ ― всего шесть слов, но срочной телеграммой:
«О, милая, люблю, прощаю и ― зову!..»
― Да можно позабыть скорей
То сердце, что стучит в груди твоей,
И воздух тот, которым дышишь.
Ну да! Старалась я, за делом и в толпе,
Гнать прочь мечту мою. Но вот опять, случайно,
В лиловом сумраке заснувшего купе,
Осталась я одна; и вкрадчиво, и тайно
Прекрасный образ твой, как нежный, верный дух,
Пришел и стал сюда так близко к изголовью,
Что имя милое шепчу я чуть не вслух,
С мучительной тоской, с мучительной любовью.
Под мерный шум колес пустая болтовня
Моих соседок по вагону,
Как будто бы по телефону
Заглушена, доходит до меня.
… «Любовь… Зубная боль… Прислуга… Мода… Дети…»
Не слыша, слушаю слова чужие эти;
Мне больно!.. Нету слез у воспаленных глаз,
Но плакать я, рыдать хотела бы сейчас!
Воспоминания толпятся вереницей,
Расплавленным свинцом они мне сердце жгут.
Картины прошлого, страница за страницей,
Под ровный шум колес передо мной встают.
―
На станции глухой, волнуясь и бледнея,
Дрожа, как девочка, тебя ждала я, друг.
Осенней свежестью дышало все вокруг.
Блестела золотом кленовая аллея;
В саду еще цвели последние кусты
Пунцовых георгин; поспевшая рябина
Краснела гроздьями; белеясь, паутина
Летала в воздухе, а желтые листы,
На землю падая, кружились с легким шумом.
Прислушивалась я к своим мятежным думам…
Ко мне монахиня со сбором подошла.
Она в моих глазах наверное прочла
Своим пытливым, умным взглядом
Тоску и страсть тревожную мою.
Со мною опустившись рядом
На деревянную скамью,
Она сказала мне: «Вот… вы бы к нам, в обитель,
Так, просто погостить… А там, пошлет Спаситель,
Совсем остались бы у нас…
Велик в миру соблазн, а горя-то как много!»
Я только голову склонила… Я от Бога
И от молитв была далеко в этот час!..
― Два красных фонаря блеснули в отдаленье.
Прижала руки я к груди…
В глазах монахини мелькнуло сожаленье.
Мне было все равно… Там, близко, впереди
Ждала я счастия с дымком локомотива…
О Боже, Боже мой! Как все я помню живо:
Улыбку милую твою, твой гордый рот,
Блестящие глаза и шепот твой тревожный:
«За нами здесь следят… Будь очень осторожной!»
Звонок, потом свисток, еще свисток ― и вот
Мы вместе!.. Мы с тобой!..
― Ты помнишь те мгновенья?
Ты помнишь, как, полны блаженного волненья,
Друг друга за руки держали мы с тобой?..
А первый поцелуй сквозь легкий тюль вуали?
А взгляды страшные, что грозно нам кидали
Две дамы старые, ― ты помнишь? Боже мой!.. ―
Как мы прозвали их, два старые дракона
Потом уснули сладким сном.
А мы не спали… Нет!.. В молчании ночном,
В лиловом сумраке вагона
Я голову к тебе склонила на плечо,
Тебе слова любви шептала без завета,
Твоим речам внимала горячо…
― Мы были счастливы… Мы платимся за это!..
Так ночь прошла, как сон. Наутро мы вдвоем
С тобою в городе затеряны чужом:
Ни любопытных лиц! Ни клеветы досужной!..
Ты!.. ты и я!.. Стоим у нашего окна
И мягкой осенью любуемся мы южной.
Как синевы небес прозрачна глубина!..
Как пестрая толпа внизу оживлена!
Ей дела нет до нас и до того, что с нами
Здесь счастье спряталось за этими стенами!..
― Как будто вырвавшись на волю из тюрьмы,
Как дети счастливы, смеемся, шутим мы.
Нас забавляет все: и номер наш уютный,
И взгляды горничной, и стук ежеминутный,
Невольно нас пугающий слегка
Во время нашего обеда.
А там… там долгая, душевная беседа.
В твоей руке лежит моя рука…
Смеркается. Огни уж в окнах замелькали.
Все реже стук колес; шум городской утих…
Откуда-то летит певучий звук рояли…
Ты с ласкою волос касаешься моих,
Целуешь мне глаза… ― Чуть слышно ночь подходит,
Истому сладкую, лукавую наводит.
Не зажигаем мы ненужного огня!
Молчу, но и без слов ты слушаешь меня.
Мы околдованы, внимаем старой сказке…
Как звезды в темноте, блестят глаза твои,
И тихо поддаюсь я в дивном забытьи
Твоей туманящей и молчаливой ласке…
― И чудный сон прошел… Три дня!.. Всего три дня!..
Когда он наступил, тяжелый час разлуки,
Я думала, что грудь не выдержит от муки…
Но плакать не могла я, счастье хороня.
― Долг! Честь! Обязанность!.. ― О, фразы, фразы, фразы!..
Я не избегнула губительной заразы
Пустых и жалких слов, что с детства наизусть
Велят нам затвердить ханжи и лицемеры.
Долг? Честь? Обязанность?.. Безумие! Химеры!..
Нарушила я долг, что мне за дело? Пусть!
Мой долг ― любить тебя, честь ― на тебя молиться;
Обязанность ― душой с твоей душою слиться,
Ловить твой каждый взгляд, повсюду за тобой
Покорно следовать счастливою рабой!..
― Зачем же смелости тогда мне не хватило?
Зачем на твой немой, но понятый вопрос
Я только полные невыплаканных слез
Глаза тоскливо опустила?
И вот расстались мы. Ты ― на родной твой юг,
Где ждал тебя твой труд, и слава, и искусство;
Я, я ― домой, на север, о мой друг,
Учиться покорить рассудку, воле ― чувство.
Но только поезд твой совсем исчез вдали,
Мне слезы страстные всю душу обожгли.
На бархатный диван упала я, рыдая…
«Вернись! Вернись ко мне! Тебе я все отдам,
Жизнь, волю!..» Поздно уж. Увы!.. Моим слезам
Ответа не было!
― Я помню, как тогда я
Схватила с нервною поспешностью перо:
Слова: «Io t'amero… Sempre t'adorero!..»
Я телеграммою послала за тобою…
О, буквы мертвые!.. Ведь ими не открою,
Не выскажу всего!..
― Три дня!.. всего три дня.
Простишь ли ты, скажи, простишь ли ты меня,
Что после этих дней рассталась я с тобою?
Что счастие тебе так полно я дала
И от тебя взяла с такою полнотою, ―
И так безжалостно, так больно прервала?
― Такое счастие пройти не может даром!
Теперь все кажется ненужным, скучным, старым…
Так после пламенной Италии чудес
На севере родном нам бледен свод небес.
А для меня теперь, друг милый, побледнели
И звуки Вагнера, и краски Ботичелли;
Над мрачным Байроном уже не мечтаю я,
И полка с книгами запылена моя.
В уме одна лишь мысль, в душе одно желанье,
Одна, одна любовь ― но даже права нет
Открыть кому-нибудь заветное мечтанье,
Целуя, сохранять твой дорогой портрет!..
Всегда молчание, молчание ― и тайна…
Бояться за себя, за взгляд, за краску щек,
Бояться имя вдруг во сне назвать случайно,
Дрожать за брошенный нечаянно намек…
Жить с постоянною, гнетущею боязнью
Не за себя, о нет! но за других, поверь.
А нет! Молчание мне было худшей казнью,
И способ я нашла заговорить теперь:
Мое решение все муки успокоит,
Да… Монастырь меня в своих стенах укроет.
― Твоей любви тогда я не взяла,
Подумай, жизнь разбить боялась я чужую.
Но эта жертва слишком тяжела:
Я умираю!.. Я тоскую!..
Моя монахиня была тогда права,
Теперь пророчески сбылись ее слова:
Да, вот он, вот исход последний, неизменный!
Я буду счастлива в обители священной;
Молиться за тебя не запретит никто,
Молитва за других не может быть преступна?
Так имя милое, с молитвою слито,
Теперь становится устам моим доступно!..
Но прежде чем уйду ― последняя мольба:
Дай мне еще тебя увидеть на прощанье!..
Сказать, что я люблю, что я твоя раба,
Что с твердостью свое исполню обещанье!..
О! если не простишь, ― верь, я не упрекну.
Виновна только я, и мне нести вину.
Но, может быть, найдет мой друг великодушный
В душе, недавнему волнению послушной,
Довольно сил простить?.. В последний раз склонюсь,
С благоговейным обожаньем
С умершим счастием моим навек прощусь,
Упьюсь я счастия безумного страданьем…
А!.. Дай мне этот сон увидеть наяву
Перед последнею, тяжелой, вечной драмой!..»
Ответ ― всего шесть слов, но срочной телеграммой:
«О, милая, люблю, прощаю и ― зову!..»