Искатель кладов с фонарем в руках,
Шагающий по дну турецкой сапы
В потрепанных отцовских башмаках.
Я вспомнил ночь в подземных коридорах,
Сердцебиенье полной тишины
И рыхлые породы, на которых
Мои следы навек закреплены.
С доверчивостью, свойственной мальчишке,
Я подружился с этой тишиной.
Она со мной играла в кошки-мышки
И осыпала пылью земляной.
Она меня, как белку, приручала,
И я кружился в колесе времен.
Я ни конца не видел, ни начала,
Я видел сон, но не кончался он.
И темнота казалась полумаской,
Клочком тафты над чьим-то влажным ртом,
И ноги утопали в глине вязкой,
Скользили пальцы в месиве густом.
Трещал огонь, и за его пределом
Кишели тени, тьма сгущалась в газ,
Она текла и стала твердым телом,
Когда фонарь разбился и погас.
И лишь тогда, почти лишенный зренья,
На грани сна, на грани детских лет,
Увидел я, как в день миротворенья,
Беспомощный новорожденный свет.
Но проходя своим путем размерным,
Он розовел, он рос быстрей меня,
Он понемногу становился верным
Законам наступающего дня.
Плечо к плечу мы вышли из пещеры
Туда, где воздух тает, словно лед,
Где небо цвета пламени и серы
Всё в радугах из черных волн встает.
И мне открылся берег, оперенный
Деревьями и пеной голубой,
Кривые зубья солнечной короны,
Хребты земли, к которым льнет прибой.
И мне открылась в чистоте нетленной
Сокровищница золотых песков ―
Единство человека и вселенной,
Составленной из тысячи кусков.
С тех пор ясней я видел год от году
Завидный жребий, что достался нам, ―
Прокладывать сквозь братскую природу
Широкий путь грядущим племенам,
Буравить землю, пестовать избыток
Цветущих сил, владеть судьбой людской,
Чтоб жизнь и смерть, как драгоценный слиток,
Сверкнули нам под ржавою киркой.
1934
Шагающий по дну турецкой сапы
В потрепанных отцовских башмаках.
Я вспомнил ночь в подземных коридорах,
Сердцебиенье полной тишины
И рыхлые породы, на которых
Мои следы навек закреплены.
С доверчивостью, свойственной мальчишке,
Я подружился с этой тишиной.
Она со мной играла в кошки-мышки
И осыпала пылью земляной.
Она меня, как белку, приручала,
И я кружился в колесе времен.
Я ни конца не видел, ни начала,
Я видел сон, но не кончался он.
И темнота казалась полумаской,
Клочком тафты над чьим-то влажным ртом,
И ноги утопали в глине вязкой,
Скользили пальцы в месиве густом.
Трещал огонь, и за его пределом
Кишели тени, тьма сгущалась в газ,
Она текла и стала твердым телом,
Когда фонарь разбился и погас.
И лишь тогда, почти лишенный зренья,
На грани сна, на грани детских лет,
Увидел я, как в день миротворенья,
Беспомощный новорожденный свет.
Но проходя своим путем размерным,
Он розовел, он рос быстрей меня,
Он понемногу становился верным
Законам наступающего дня.
Плечо к плечу мы вышли из пещеры
Туда, где воздух тает, словно лед,
Где небо цвета пламени и серы
Всё в радугах из черных волн встает.
И мне открылся берег, оперенный
Деревьями и пеной голубой,
Кривые зубья солнечной короны,
Хребты земли, к которым льнет прибой.
И мне открылась в чистоте нетленной
Сокровищница золотых песков ―
Единство человека и вселенной,
Составленной из тысячи кусков.
С тех пор ясней я видел год от году
Завидный жребий, что достался нам, ―
Прокладывать сквозь братскую природу
Широкий путь грядущим племенам,
Буравить землю, пестовать избыток
Цветущих сил, владеть судьбой людской,
Чтоб жизнь и смерть, как драгоценный слиток,
Сверкнули нам под ржавою киркой.
1934