ГИШПАНСКИЙ ПЕТЕРБУРГ
В Испании (и, кажется, нигде больше) долго сосуществовали три веры: христианство, суфизм, и ― в одном из самых изощренных своих проявлений (каббала) ― иудейство. Три культуры жили как соседи.
Мне захотелось представить это в реальности, а единственная знакомая мне реальность ― мир самого вымышленного города на свете, где все может (могло) быть, где, в конце концов, живут вместе православные храмы, костел, мечеть, синагога и буддийский храм.
В этом смысле Петербург ― испанский город и находится в гишпанском королевстве, недаром и Гоголь (в лице Поприщина) все грезил об Испании, а Луну, если и делают в Гамбурге, то у нас ее давно проиграли в карты.
Прости, любезный читатель, не для тебя, не для себя, не для Поприщина предприняла я этот дикий имагинативный опыт.
А может быть, так все и было на самом деле.
ГЛАВА 1
СОСЕДИ ПОМОГАЮТ ДРУГ ДРУГУ
В бывшем доходном доме,
В квартире одной коммунальной
У кухни круглой обручальной
(Куда все двери выходили)
Четверо свой век коротали:
Три старичка
И проводница Верка ―
Добрая до глупоты
Краснорожая девка,
Она и полы им мыла
И чем иногда кормила,
Но выпивала она.
Один старик был горный суфий.
Переселившись в Петербург
Он будкой завладел сапожной,
И бормоча, и улыбаясь,
Весь день на улице сидел.
Однажды духом опьянившись
Он никогда не протрезвел.
В далекой юности влюбившись,
Все тот же обожал предмет,
С трудом скрывал свое счастье,
Свое чужое блаженство,
Подметку ли поправляя,
На крыше ли сидя под вечер.
По кухне ночами кружился,
К Богу взмывая венком
Из алых цветов и листьев.
Он падал и вскрикивал громко
Пронзительно на забытом
Чужом самому языке.
Когда это видел сосед ―
Еврей, по прозванью Давидка ―
То, воду ему подавая,
Так всегда говорил: ―
Зачем ты, Юсуф, кружишься
Почти убитою птицей,
Ты к Господу не возлетишь.
Да и чему ты смеешься
И радуешься громко ―
Ведь жизнь ― это страшный кошмар.
А сам он ночами считал,
Считал он по свитку Торы
И что-то еще мастерил,
А то простоит, бывало,
Весь день на тощей ноге,
Взявшись за левое ухо.
А третий сосед ― смиренный,
Тайный инок в миру,
Любого ― кто что ни прикажет ―
Слушался как отца.
Такое он взял послушанье.
Власий имя ему.
Утром выходит на крышу,
Осыпав себя крупою
И воробьи ликуют
В круглой его бороде.
Слезы льются по горлу
Прямо в нагое сердце.
Проходят годы.
Они ― как буквы разной крови
Кружатся, не смыкаясь в Слово.
В Испании (и, кажется, нигде больше) долго сосуществовали три веры: христианство, суфизм, и ― в одном из самых изощренных своих проявлений (каббала) ― иудейство. Три культуры жили как соседи.
Мне захотелось представить это в реальности, а единственная знакомая мне реальность ― мир самого вымышленного города на свете, где все может (могло) быть, где, в конце концов, живут вместе православные храмы, костел, мечеть, синагога и буддийский храм.
В этом смысле Петербург ― испанский город и находится в гишпанском королевстве, недаром и Гоголь (в лице Поприщина) все грезил об Испании, а Луну, если и делают в Гамбурге, то у нас ее давно проиграли в карты.
Прости, любезный читатель, не для тебя, не для себя, не для Поприщина предприняла я этот дикий имагинативный опыт.
А может быть, так все и было на самом деле.
ГЛАВА 1
СОСЕДИ ПОМОГАЮТ ДРУГ ДРУГУ
В бывшем доходном доме,
В квартире одной коммунальной
У кухни круглой обручальной
(Куда все двери выходили)
Четверо свой век коротали:
Три старичка
И проводница Верка ―
Добрая до глупоты
Краснорожая девка,
Она и полы им мыла
И чем иногда кормила,
Но выпивала она.
Один старик был горный суфий.
Переселившись в Петербург
Он будкой завладел сапожной,
И бормоча, и улыбаясь,
Весь день на улице сидел.
Однажды духом опьянившись
Он никогда не протрезвел.
В далекой юности влюбившись,
Все тот же обожал предмет,
С трудом скрывал свое счастье,
Свое чужое блаженство,
Подметку ли поправляя,
На крыше ли сидя под вечер.
По кухне ночами кружился,
К Богу взмывая венком
Из алых цветов и листьев.
Он падал и вскрикивал громко
Пронзительно на забытом
Чужом самому языке.
Когда это видел сосед ―
Еврей, по прозванью Давидка ―
То, воду ему подавая,
Так всегда говорил: ―
Зачем ты, Юсуф, кружишься
Почти убитою птицей,
Ты к Господу не возлетишь.
Да и чему ты смеешься
И радуешься громко ―
Ведь жизнь ― это страшный кошмар.
А сам он ночами считал,
Считал он по свитку Торы
И что-то еще мастерил,
А то простоит, бывало,
Весь день на тощей ноге,
Взявшись за левое ухо.
А третий сосед ― смиренный,
Тайный инок в миру,
Любого ― кто что ни прикажет ―
Слушался как отца.
Такое он взял послушанье.
Власий имя ему.
Утром выходит на крышу,
Осыпав себя крупою
И воробьи ликуют
В круглой его бороде.
Слезы льются по горлу
Прямо в нагое сердце.
Проходят годы.
Они ― как буквы разной крови
Кружатся, не смыкаясь в Слово.
