ГВОЗДИКА
Гвоздику я бы не пустил в балладу,
Да спутник так болтлив, что нету сладу!
В Александрию едем с ним на поезде.
И нет конца его сладчайшей повести
Про Фергали, про Фергали великого,
Про лацкан пиджака его с гвоздикою,
Известной каждому на побережии,
Зимой и летом неизменно свежею,
Просунутою незаметно кончиком
В петличку с тонким водяным флакончиком.
Мой спутник хочет, чтоб на всю планету
Я раструбил бы про гвоздику эту.
В нем нет еще и тени подозрения,
Что не сойдутся наши точки зрения.
Уже мы слезли с поезда, в отеле мы,
Свет погасили и легли в постели мы,
Но все струится с языка незримого
Рассказ про Фергали неповторимого:
― Он хлопок здесь скупает в эти месяцы.
Вам завтра утром предстоит с ним встретиться ―
С его улыбкою, с его гвоздикою… ―
Всю ночь мой спутник маятником тикает,
Гудит не уставая, словно радио,
А я его своим молчаньем радую,
Лежу, не сплю, ловлю сквозь гулы голоса,
Как волны бьют в береговую полосу
И как, шурша песком, сама пустыня
Перебегает улицы пустые.
Нет, не про Фергали с его гвоздикою ―
Я про пустыню думаю про дикую,
Безводную, бесснежную, безмерную,
Не меренную рейкой землемерною,
С шатрами бедуинов гордо-рваными,
С их нищетой, прикрытою Коранами,
С мечтой о Ниле под кошмою каждою,
С неутоленным голодом и жаждою,
С песком, в зубах хрустящим как безумие,
С верблюдами, иссохшими как мумии,
С детьми худыми, как само отчаянье,
С глазами их, которых нет печальнее!
Я вижу в кровь исхлестанную спину
Батрачки, убежавшей с поля к сыну,
Я вижу хлопок на краю пустыни
И кровь на нем! И сердце мое стынет
От бешенства холодного и страшного,
От этого наследья дня вчерашнего.
Лежу. Молчу. А спутник все неистовей
Мне соловьем про Фергали насвистывает:
― Хотя и стар, но выглядит так молодо,
Когда плывет по рынку с белым золотом,
Как весел он, как вежлив, вот увидите!
Всегда с гвоздикой свежей, вот увидите!
И тут, себя сдержать уже не пробуя: ―
Давайте спать! ― я говорю со злобою.
Но сам всю ночь египетскую, лунную
Все не могу заснуть, с башкой чугунною.
Огни и звезды портового города…
А сердце, как ножом, тоской распорото!
Глаз не сомкнув, с утра иду на вылазку:
За домом дом, за вывескою вывеску ―
Смотрю лавчонки, лавки, магазинищи…
Голодных ребра и жратвы корзинищи ―
Открытое без всякого смущения
Богатства с нищетой кровосмешение.
А вот и порт, толпой судов заставленный,
И рынок здешний, до небес прославленный,
С его египетского хлопка кипами,
Со звоном денег, с криками и всхлипами,
С его торговцев языками бешеными,
Как колокол над городом подвешенными.
И среди этого столпотворения ―
Вдруг мне навстречу, как стихотворение,
Сам Фергали с гвоздикой неизбежною,
Розовощекий, с сединою снежною.
Мы рынком сведены, людьми представлены,
Друг перед другом он и я поставлены.
Да, это верно, выглядит он молодо,
Нет на лице следов забот и голода.
Он горд, людей он криком не преследует,
Как тот бедняк, что продает последнее.
Всего одно движенье пальцем подано ―
И горе тысяч куплено и продано…
Да, это верно, он нежнее нежного
Мне хвалит море хлопка белоснежного,
Но не хотел и на день бы остаться я
В его руках на белых тех плантациях,
Где крик батрачки, в кровь бичом обласканной,
Торчит гвоздикой красною из лацкана,
Где молоком грудным, как бык, он выпоен,
Из тысячи голодных сытым выкроен,
С улыбкой розовой, с походкой важною,
С гвоздикою, от слез ребенка влажною.
Наш разговор с ним тонкой ниткой тянется;
Сейчас рвану ― и два конца останется!
Обоих нас я этим лишь обрадую,
Но как же быть тогда с моей балладою?
Чем гладкою концовкой быть испорченной,
Пусть лучше остается незаконченной,
Поскольку на гвоздику эту красную
И есть, и будут точки зренья разные.