Республика дозволила войти,
Но факт есть факт и ― горе побежденным.
Оркестр молчит, и свернуты знамена.
И генерала нету впереди.
Он на трибуне занял место с краю,
В седин приличье лысину убрал.
Так в клуб ― смотреть ― приходят шулера,
Когда за стол их больше не пускают.
Седой старик, почтеннейший старик,
Слегка на пенсии, болезнью чуть разбитый…
А он стоит и мучает парик
И примеряет лоб к самоубийству.
О, все б вернуть! О, если б все отдать ―
Почет, богатство, мелочи регалий ―
За то, чтоб здесь разбитым генералом
С разбитой армией в концлагерь прошагать!
И, лавочников левых убеждений
Смеша,
он проборматывает вниз: ―
Неплохо, мальчики, хоть сапоги грязны ―
Штыки блестят ― оно важней в сраженьи.
Но шаг! Где шаг! Дыханье ― затаить!
Вы репутацию мне портите, мальчишки!
Им давят грудь их орденские книжки,
Где ваша подпись, генерал стоит.
Но факт есть факт и ― горе побежденным.
Оркестр молчит, и свернуты знамена.
И генерала нету впереди.
Он на трибуне занял место с краю,
В седин приличье лысину убрал.
Так в клуб ― смотреть ― приходят шулера,
Когда за стол их больше не пускают.
Седой старик, почтеннейший старик,
Слегка на пенсии, болезнью чуть разбитый…
А он стоит и мучает парик
И примеряет лоб к самоубийству.
О, все б вернуть! О, если б все отдать ―
Почет, богатство, мелочи регалий ―
За то, чтоб здесь разбитым генералом
С разбитой армией в концлагерь прошагать!
И, лавочников левых убеждений
Смеша,
он проборматывает вниз: ―
Неплохо, мальчики, хоть сапоги грязны ―
Штыки блестят ― оно важней в сраженьи.
Но шаг! Где шаг! Дыханье ― затаить!
Вы репутацию мне портите, мальчишки!
Им давят грудь их орденские книжки,
Где ваша подпись, генерал стоит.
