
Сюда, где гулом постоянным
насыщен вдоволь бедный зал,
из интуристских ресторанов
я убежденно убежал.
Там всё приборы да проборы,
манишек блеск и скатертей ―
всё это мне никак не впору,
не по симпатии моей.
А тут, жуя и торжествуя,
как в царстве малом и родном,
отлично время провожу я
за плохо прибранным столом.
Сюда любые лица вхожи:
вот плотник, весел и небрит,
складной аршин, как герб вельможи,
из куртки старенькой торчит.
С ужасным перцем суп горячий
глотает жадно паренек.
В его подсумке обозначен
не для забавы молоток,
А ты, сосед с лицом убитым,
не погибай из-за любви.
Прекрасен твой пиджак из твида
и брюки белые твои.
Твоя подружка, может статься,
к тебе воротится опять, ―
не надо глупо упиваться,
уж лучше глупо уповать.
Вон там, стаканы поднимая
за нашу жизнь, за наши дни,
шумит компания хмельная.
Шуми, компания, шуми!
Здесь чуть не все друг дружку знают,
тут шутки общие, свои.
И между стульями порхают,
как на бульваре, воробьи.
1966
насыщен вдоволь бедный зал,
из интуристских ресторанов
я убежденно убежал.
Там всё приборы да проборы,
манишек блеск и скатертей ―
всё это мне никак не впору,
не по симпатии моей.
А тут, жуя и торжествуя,
как в царстве малом и родном,
отлично время провожу я
за плохо прибранным столом.
Сюда любые лица вхожи:
вот плотник, весел и небрит,
складной аршин, как герб вельможи,
из куртки старенькой торчит.
С ужасным перцем суп горячий
глотает жадно паренек.
В его подсумке обозначен
не для забавы молоток,
А ты, сосед с лицом убитым,
не погибай из-за любви.
Прекрасен твой пиджак из твида
и брюки белые твои.
Твоя подружка, может статься,
к тебе воротится опять, ―
не надо глупо упиваться,
уж лучше глупо уповать.
Вон там, стаканы поднимая
за нашу жизнь, за наши дни,
шумит компания хмельная.
Шуми, компания, шуми!
Здесь чуть не все друг дружку знают,
тут шутки общие, свои.
И между стульями порхают,
как на бульваре, воробьи.
1966