Энеида. Книга ОДИННАДЦАТАЯ
Вот между тем Океан, восходя, покидает Аврора.
В это время Эней, хоть его удручает забота
О погребеньи друзей и душа взволнована тризной,
С первой денницей богам воздавал, победитель, обеты.
Дуб водрузив на холме огромный и сучья обрезав,
Он облекает его добычей блестящей, доспехом,
Снятым с Мезенция — в честь тебе, могучий во бранях,
Ставя трофей; и к стволу обагренные кровью султаны,
Копья разбитые он прикрепляет и панцырь, пронзенный
В дважды шести местах, и щит из меди налево
Вешает, также и меч с рукоятью из кости слоновой.
Тут к ликующим он дружинникам — был окружен он
Тесной толпою вождей — обратился и так начинает:
«Дело большое, друзья, исполнено; впредь да исчезнут
Страхи; от гордого вот царя доспехи и дани
Первые! Созданный вот моими руками Мезенций!
Путь нам теперь до царя и к стенам высоким Латинов.
К брани готовьтесь душой и войну предваряйте надеждой,
Чтобы, когда призовут небожители двинуть знамена
И выводить молодежь из лагеря, вас не застало
Это врасплох и боязнь не ослабила вашу решимость,
Непогребенных друзей теперь мы засыплем землею;
Эта осталась одна им честь в глубине Ахеронта.
Двигайтесь в путь, — он сказал, — и славные души, что кровью
Эту отчизну для нас породили, почтите последним
Даром; пошлем прежде всех к печальному граду Эвандра
Палланта тело, его ж, не бедного доблестью, черный
День похитил у нас и предал горестной тризне».
Так говорил он в слезах и путь направляет к преддверьям,
Где Акет сторожил бездыханного Палланта тело,
Старец, что ранее был у Парразийца Эвандра
Оруженосцем, тогда ж не на счастье, не в добрую пору
Был в сопутники дан своему дорогому питомцу.
Слуги все и толпа троянская одр окружала
И Илиады, власы распустив, по обычаю, скорбно.
Только что в двери вступил Эней высокие, громкий
Вопль подымают они до звезд, себя ударяя
В перси, и вдруг загудел дворец от печального плача.
Он же, увидевши, как поник головой белоснежной
Паллант, на нежной груди увидев раскрытую рану
Пики Авзонской, к нему обратясь, говорит со слезами:
«Отрок несчастный, ужель Фортуна, мне улыбаясь,
В том отказала, чтоб ты узрел мое царство и с честью
Сам победителем шел, возвращаясь к отчей державе?
Это ль Эвандру отцу для тебя я давал обещанье,
С ним расставаясь, когда, меня обняв, посылал он
Власти великой искать, меня предваряя со страхом,
Как свирепы враги, с каким суровым народом
В брань я вступаю. Теперь, в пустой надежде, быть может,
Он и обеты творит и алтарь уставляет дарами;
Юношу мы между тем бездыханного, кто уж не должен
Горним богам ничего, пустым провожаем почетом.
Тризну жестокую ты по сыне увидишь, несчастный!
Этого ль ждал от меня ты возврата, такого ль триумфа?
Это ли верность моя? Но ты, Эвандр, не увидишь
Ран позорных на нем и не пожелаешь покончить
С жизнью при сыне живом. Увы мне! Какую теряет
И Авзония вся и ты, Юл мой, опору!»
Так со слезами сказав, нести несчастное тело
Повелевает и шлет из всего отряда отборных
Тысячу ратных людей оказать последнюю почесть,
Слезы отца разделить, утешение в горе огромном
Малое, коим воздать отцу несчастному должно.
Быстро другие плетут носилки мягкие, сделав
Их из вишневой лозы и гибких веток дубовых,
И, воздвигнувши одр, осеняют зеленой завесой.
Юношу славного здесь кладут на злачное ложе:
Так цветок полевой, рукою девичьей сорван,
Нежной фиалки ль цветок, гиацинта ли темного, прелесть
Всю сохраняет свою, не теряя блеска, хоть силы
Матерь земля не дает и больше его не питает.
Две одежды тогда, багряные, шитые златом,
Вынес Эней, что ему, веселясь своею работой,
Сделала в давние дни Дидона Сидонская, ткани
Собственноручно везде расшивши золотом топким.
И одною из них облекает он юношу, скорбный,
Честь воздавая, другой — обреченные пламени кудри.
Много затем громоздит он трофеев битвы Лаврентской;
В длинном строю провести велит добычу, прибавив
Копья еще и коней, у врага отбитых в сраженьи.
Также и руки связал за спиной обреченным на жертву
Теням загробным, чья кровь костра обрызгает пламя;
Вражье оружье нести на шестах самим полководцам
Повелевает, на них прибив имена побежденных.
Вот несчастный ведом Акет, удрученный годами,
В грудь он бьет кулаком, лицо терзает ногтями,
В прахе влачится старик, к земле пригибаясь всем телом.
Вот колесницы везут обагренные Рутулов кровью.
Далее конь боевой, без знаков отличия, Этон,
Плача, идет, и текут большие капли по морде.
Шлем другие несут и копье, а прочим владеет
Турн победитель. Затем Фалангой печальною Тевкры
И Тиррены идут, и Аркады все, обративши
Копья; когда же вперед прошел отряд провожавших,
Остановился Эней и со вздохом глубоким прибавил:
«В место другое для слез меня призывают все те же
Грозные судьбы войны: навеки здравствуй, великий
Паллант, навеки прощай!» Не сказавши больше, к высоким
Он устремился стенам и к лагерю шаг свой направил.
Временем этим послы пришли из Латинского града,
Ветвью оливы чело увенчав и прося снисхожденья,
Чтобы он выдал тела, что, железом сраженные, всюду,
В поле лежали, и их предать погребенью позволил.
С мертвыми что за борьба и с лишенными белого света?
Пусть пощадит он, кого почитал за родных и хозяев.
Добрый Эней не презрел моления их, снисхожденье
Им оказал и еще слова такие прибавил:
«Что за лихая судьба в войну такую, Латины,
Впутала вас и бежать от нашей заставила дружбы?
Мира для мертвых молить и погубленных жребием Марса
Вы пришли? Но его и живым даровать я желал бы.
Я б не явился, когда б мне это место и царство
Рок не судил, и войну не веду с народом: отвергнул
Царь мою дружбу, себя доверив оружию Турна.
Правильней было б, чтоб Турн себя обрек этой смерти;
Если рукою решить он брань намерен и Тевкров
Выгнать, пристало ему со мною вступить в ратоборство.
Тот пусть живет, кому жизнь даруют бог и десница!
Ныне идите огню предать ваших граждан несчастных».
Кончил Эней, а они в изумленьи недвижно стояли,
Лица и взоры свои обратив друг к другу безмолвно.
Старый тогда Дранкей, враждою и укоризной
К юному Турну всегда кипевший, так начинает:
«О, великий молвой и больший делами Троянский
Витязь, какими тебя до небес вознесу похвалами?
Раньше дивиться чему? Справедливости ль, подвигам ль бранным?
Мы ж этот ответ отнесем благодарно родному
Граду и свяжем тебя с царем Латином, коль счастье
Путь дарует, а Турн пускай союзников ищет!
Мало того: мы с тобой воздвигать готовы громады
Стен роковых, на плечах подносить Троянские камни».
Это сказал он, и все в один завторили голос.
Дважды шесть назначают дней, и, пользуясь миром,
Тевкры и, с ними смесясь, Латины без страха блуждали
В горных дубравах. Гудит под двулезвейным железом
Ясень; сосны крушат, возносившие к звездам вершины;
Не прекращают рубить дубы и кедр благовонный
Клиньями и подвозить на телегах скрежещущих вязы.
А уж на крыльях молва, предвозвестница тяжкого горя,
Полнит Эвандра и дом Эвандра, и стены, откуда
Палланта слава побед на весь Лаций гремела недавно.
Рутулы мчатся к вратам, по обычаю древнему, быстро,
В руки факелы взяв погребальные; блещет дорога
Длинным рядом огней, далеко поля озаряя.
К ним примыкают толпы себя ударяющих в груди
Фригов. И сонм матерей, увидев, что шествие к кровлям
Близится, криком своим зажигают город печальный.
Силы нет никакой удержать Эвандра. Стремится
Он в середину. Упав на носилки, где почивало
Палланта тело, к нему он приник со слезами и стоном:
Голос едва, наконец, ему отпустило страданье.
«Это ли, Паллант, отцу ты давал обещанье, что будешь
Предосторожность блюсти, не веря свирепому Марсу!
Я не ведал о том, какую первая слава
Силу имеет и как пресладостны первые брани.
Юноши первый урок, жестокая первая проба
Близкой войны! И никем из богов невнятые просьбы
И обещанья мои! И ты, о, святая супруга,
Счастлива ты, умерев, не дожив до теперешней скорби!
Я же мой рок победил и в живых остался, родитель!
Если б последовал я за союзной дружиною Троев,
Если бы отдал я сам под копьями Рутулов душу,
И провожали домой мое, а не Палланта тело!
Тевкры, я вас не виню, ни союза, что мы заключили,
Руки друг другу подав; как видно, сужден этот жребий
Старости горькой моей, и, коль ранняя смерть ожидала
Сына, отрада мне в том, что, тысячи Вольсков убивши,
Пал он и Тевкрам открыл дорогу широкую в Лаций.
Лучшим тебя не почтил бы я сам погребением, Паллант,
Чем благочестный Эней, чем великие фриги, чем эти
Храбрых Тирренов вожди и все Тирренское войско.
Тех трофеи несут, кого смерти ты предал десницей.
Также и ты бы стоял стволом огромным в доспехах,
Если бы равен он был тебе по годам и по силе,
Турн! Но, несчастный, зачем я вдали от оружия Тевкров?
В путь! И царю от меня наказ передайте, запомнив:
Вера в десницу твою причиной, что я продолжаю
Жизнь ненавистную; ты в долгу пред отцом и пред сыном,.
Турн покуда живет, в заслугах твоих и Фортуне
Это единый пробел; не ищу я радостей жизни
(Это не след), но послать в преисподнюю сыну известье».
Свет животворный меж тем вознесла Аврора несчастным
Смертным, опять приводя и труды и дневные заботы.
Вот и родитель Эней и на бреге извилистом Тархон
Соорудили костры. Сюда по обычаю предков
Каждый приносит тела родных; и высокое небо
От запаленных огней сокрылось в сумраке черном.
Трижды, оружьем себя опоясав, они обежали
Вкруг горящих костров; на конях объехали трижды
Тризны печальный огонь и вопли из yст испускали.
Слезы землю кропят; кропят и оружие. Всходят
К небу крики мужей и труб звучание медных.
Тут добычу один, что снята с убитых Латинов,
В пламя бросают; мечи красивые, ратные шлемы
И удила, и колеса кипящие; те же кидают
Мертвым их же щиты и несчастливые стрелы.
Заклано много кругом быков в приношение смерти,
Щетиноносных свиней и по всем похищенный селам
Скот, закалая, в огонь бросают. Всюду по брегу
Смотрят они на друзей горящих, полуистлевший
Пепел хранят, оторваться не могут, покуда сырая
Не опрокинула ночь звездами пылающей тверди.
А с другой стороны Латины несчастные также
Зиждут костры без числа и частью в земле зарывают
Многие трупы мужей, а частью везут на повозках
В села соседние их и к родным городам отправляют;
И в беспорядке других, огромную кучу убитых,
Жгут, не считая и честь не воздав; тогда отовсюду,
Попеременно сверкнув, огни загораются в поле.
Третий день разогнал холодную тень с небосклона:
Пепел глубокий они с костров собирали в печали
С грудой костей и на них насыпали теплую землю.
А по жилищам меж тем в пребогатого граде Латина
Главный подъемлется шум и вопли скорби великой.
Матери здесь и невестки несчастные, здесь дорогие
Груди скорбящих сестер и отцов потерявшие дети
Брань роковую клянут и брачные замыслы Турна;
Требуют, чтобы он сам порешил сраженье железом,
Если желает себе Италийского царства и чести.
Ярый на это Дранкей напирает, твердя, что один лишь
Турн вызывается в бой, одного только требуют Турна.
Но и за Турна речей раздается различных не мало,
И осеняет его великое имя царицы;
Мужу поддержку дает молва заслуженных трофеев.
Вот среди этих тревог и в самом разгаре смятенья
Грустный приносят ответ послы, что отправлены были
В град Диомеда великий: они ничего не добились
Всеми стараньями; им ни дары, ни злато, ни просьбы
Не помогли; надлежит искать другого союза
Или с Троянским царем домогаться мира Латинам.
Тут слабеет и сам Латин от великого горя.
Наслан Эней роковой велением свыше: на это
Гнев указует богов и пред взорами свежие холмы.
Вот на великий совет вызывает он царским приказом
Первых сановников, их собирает в высоких палатах.
Сходятся все и текут по дворцу, наполняя дороги.
Посредине сидит старейший годами и первый
Из скиптроносцев Латин, поникнув челом невеселым.
Он легатам велит, из Этольского града пришедшим,
Сделать доклад; чтоб они на все отвечали в порядке,
Требует строго. Тогда воцарилось немое молчанье;
Венул, слову даря повинуясь, так начинает:
«Видели, граждане, мы Диомеда и лагерь Аргивский;
Путь совершивши большой и опасности все миновавши,
Той коснулись руки, которого Илий разрушен.
Град Аргириппу воздвиг победитель, он у подошвы
Гаргана, в нивах Япига, и дал ему имя родное.
В дом мы вошли и, когда получили возможность беседы,
Вынув дары, говорим, как звать нас, откуда мы родом,
С кем завязалась война и что приводит нас в Арпы.
Так со спокойным лицом он, выслушав нас, отвечает
«О, счастливый народ, Авзоны, коими древле
Правил блаженный Сатурн, какая тревожит Фортуна
Ваш покой и зовет к войне с неизвестным народом?
Все, кто жестоким мечом оскорбили поля Илиона
(Я опускаю про то, что изведали мы под стенами:
Скольких мужей Симоэнт поглотил в пучине), по миру
Казнями страшными мы расплатились за наши злодейства;
Сжалился б даже Приам! Звезда роковая Минервы
Знает про то и утес Эвбейский, и мыс Кафарея
Мстительный. После войны мы долго бросаемы были
С брега па брег. Атрид Менелай достигает Протея
Дальних столбов, а Улисс Этнейских увидел Киклопов.
Неоптолема ль судьбу помяну, сокрушенных Пенатов
Идоменея? иль Локров, осевших на бреге Либийском?
Сам повелитель Микен и вождь великих Ахивов
Был у порога сражен рукой нечестивой супруги;
Прелюбодей подстерег победителя Азии целой.
Не дали боги и мне к берегам вернуться родимым,
Красный узреть Калидон и любезную сердцу супругу.
Нет и теперь для меня от чудищ страшных покоя:
Всех я друзей потерял, что умчались в воздух на крыльях,
Птицами бродят у рек — увы! ужасные казни
Близких! — и воплем своим оглашают прибрежные скалы.
Этого самого ждать мне надо было в ту пору,
Как на небесные я тела устремлялся, безумный,
И железо вонзил в оскверненную руку Венеры.
Нет, не зовите меня опять к подобным сраженьям.
С Тевкрами в брань не вступлю я после того, как разрушен
Пергам; без радости я и о прежних боях вспоминаю.
Те же дары, что вы мне из родного приносите края,
Дайте Энею. Стоял под его я жестоким оружьем
И в поединок вступал. Я знаю по опыту, верьте,
Как подымает он щит и вихрем пику вращает,
Если б подобных еще двоих мужей породила
Иды земля, то и сам пришел бы к Инаховым градам
Дардан и Греции скорбь принесли б измененные судьбы.
Если замедлили мы под стенами твердыми Трои,
Гектора только рукой и Энея была под сомненьем
Греков победа и ждать пришлось до десятого года.
Мужеством оба равны, оружием доблестны оба;
Благочестивей — Эней. На каких угодно условьях
С ним заключайте союз, а в войну вступать берегитесь.
Ты ответы царя, о, царь превосходнейший, ныне
Слышал и мненье его об этой брани великой».
Лишь замолчали послы, по устам Авзонидов смятенных
Смутный проносится гул; как если скалы задержат
Быструю реку, встает в пучине стесненной роптанье,
И оглашают брега непрерывно гремящие волны.
Лишь успокоился дух и уста дрожащие смолкли,
Царь, воззвавши к богам, начинает с высокого трона:
«Важное дело решать я раньше желал бы, Латины,
Было б и лучше оно; созывать совет не в такую
Злую годину, когда осаждаются стены врагами.
Брань безрассудную мы ведем, о, граждане, с родом
Непобедимым богов: ведь их никакие сраженья
Не удручают; они и разбитые брань продолжают.
Если надежда у вас на оружье этольское, бросьте.
Каждый будь для себя надеждой; но видите сами,
Как ничтожна она. У вас под руками, воочью
Все боевые дела лежат, как груда развалин.
Я никого не виню: что можно доблестью сделать,
Сделано было; борьба велась всеми силами царства.
Ныне ж, в сомненьях ума к какому пришел я решенью,
Вам изложу и в словах изъясню немногих, внимайте:
«Около Тускской реки у меня есть участок старинный,
Тянется он на закат далеко до пределов Сиканских.
Сеют Аврунки на нем и Рутулы; жесткие холмы
Пашут сохой и стада пасут на склонах суровых.
Всю эту область и край нагорных сосен уступим
Тевкрам дружески мы; договора закон справедливый
Им установим и их пригласим, как союзников, в царство.
Пусть оснуются, коль им это любо, и стены построят.
Если ж стремятся они к иным пределам, к иному
Племени, если уйти из нашей земли им возможно:
Из Италийского им, дважды десять судов им построим
Дуба иль больше, коль смогут наполнить: уж сложены бревна
Возле волны; и число и размер кораблей пусть предпишут
Сами; а мы им дадим и медь, и руки, и снасти.
Кроме того, чтоб слова передать и союз наш упрочить,
Самых искусных витий Латинского древнего рода
Надо отправить, в руках миротворные ветви держащих
И приносящих дары из слоновой кости и злата,
Царства отличия все: трабею и царское кресло.
В этих тяжелых делах об общей подумайте пользе».
Тот же враждебный Дранкей, кому не давала покою
Турнова слава, его терзая завистью тайной,
В слове искусный богач, но с рукою холодною в бранях,
Ловко умевший давать советы и мятежами
Сильный в народе (он был по матери знатного рода,
Но от простого отца, чье имя осталось безвестным),
Встал и речью такой поносит и гнев разжигает:
«Дело, что ясно для всех и в моем не нуждается слове,
Ты обсуждаешь, о царь; чего требует счастье народа,
Все в душе сознают, но сказать никто не дерзает.
Гордость оставит пускай и слову дарует свободу
Тот, из за чьей несчастливой звезды и строптивого нрава —
Да, я скажу, хоть бы мне угрожал он оружьем и смертью —
Стольких вождей полегли светила и город мы видим
В скорбь погруженным, пока осаждает он лагерь Троянский
И, убегая как трус, устрашает оружием небо.
К этим дарам и словам, что во множестве ты Дарданидам
Повелеваешь послать, прибавь, о, царь наилучший,
Дар в придачу один: пусть ничья тебя сила не сломит,
Чтоб ты не отдал, отец, прекрасному зятю для брака
Дочь дорогую и мир не упрочил вечным союзом,
Если ж умы и сердца великим охвачены страхом,
Будем его умолять, у него просить снисхожденья,
Чтоб уступил он, признав права царя и отчизны.
Граждан несчастных зачем без конца ты бросаешь в опасность,
Ты, кто для Лация был и главой и причиною бедствий?
В брани спасения нет, и все мы требуем мира,
Турн, у тебя и чтоб мир скрепить нерушимым залогом.
Первым я сам, кого ты за врага почитаешь, и с этим
Спорить не буду, с мольбой прихожу. Над своими ты сжалься,
Гордость брось и уйди, пораженный. Довольно видали
Мы, разбитые, тризн и огромных сел разоренье.
Если же слава зовет и если силу такую
Ты ощущаешь в груди и сердцу в приданое данный
Дорог дворец, то дерзай, на врага наступая грудь с грудью.
Видно, чтоб Турну добыть супругу из царского дома,
Мы, ничтожный народ, не оплаканы, без погребенья,
Ляжем на поле костьми. Но если в тебе остается
Сила и доблесть отцов, то прямо взгляни на того ты,
Бурно от этих речей разгоралась Турнова ярость;
Он застонал, и слова такие рвутся из груди:
«Правда, ты любишь, Дранкей, говорить бесконечные речи
В час, когда требует рук война; ты в собраньи старейшин
Первый всегда. Но не след словами курию полнить,
Что безопасно летят, пока врага отделяют
Насыпи стен от тебя и рвы не наполнены кровью.
Что ж? Красноречьем греми (тебе привычно! ), меня же
В страхе, Дранкей, обвиняй, если грудь Тевкров убитых
Длань уложила твоя и трофеями бранными всюду
Ты отмечаешь поля. Что может бодрая доблесть,
Время теперь испытать: искать врагов не придется
Нам далеко; отовсюду ведь стены они окружают.
Что же? Идем на врагов! Что медлишь? Или же Маворс
Будет всегда у тебя в языке пустозвонном и в этих
Я поражен! Но кто, о гнуснейший, меня в пораженьи
Станет винить, увидав, как вздымался от крови Троянской
Вспененный Тибр, как дом Эвандра был мной разрушен
С корнем и Аркадов я оставил всех без оружья.
Силу познали мою и Битий и Пандар огромный,
Тысячи тех, кого я отправил за день под Тартар,
Заперт в стенах, от своих отделен неприятельским валом.
Нет спасенья в войне? Безумный, пой эти песни
Перед Дарданским главой и твоими. Страхом великим
Всех продолжай волновать, побежденного дважды народа
Силы превозносить и бесславить оружье Латина.
Знать Мирмидонская днесь пред Фригийским оружьем трепещет.
Ныне дрожит и Тидид, и Ахилл Лариссейский, и воды
Вспять обращает Авфид, Адриатики волн убегая.
Вот, хитроумный злодей, представляется он, что трепещет
Перед угрозой моей, клевету отягчая боязнью.
Но не дрожи: никогда душонки твоей не исторгнет
Эта рука; пусть она в груди твоей остается.
Ныне к тебе, о, отец, и решеньям твоим возвращаюсь.
Если надежд у тебя не осталось на наше оружье,
Если покинуты мы и, раз повернувши отряды,
Гибнем вконец и от нас отошла безвозвратно Фортуна,
Будем о мире просить и протянем бессильные руки.
Ах, но если б у нас осталась хоть малость от прежней
Доблести! Тот для меня счастливей других средь страданий,
Тот превосходней душой, кто, чтоб этого срама не видеть,
Мертвым упал, укусив однажды землю зубами.
Если же целы войска и нетронут запас молодежи,
Если нам помощь придет Италийских народов и градов,
Если и слава Троян омыта потоками крови
(Тризны есть и у них, надо всеми прошла равномерно
Буря войны), для чего ж мы бесчестно слабеем на первом
Праге? Зачем до трубы разливается холод по членам?
Многое времени ход и труд коловратного века
К лучшему переменил; над кем издевалась Фортуна,
Тех посещает опять, водворяя на прочное место,
Помощи нам пускай не дадут ни Этол, ни Арпы,
Будет однако Мессап и счастливый Толумний, с вождями
Стольких народов; и их, отборных, не малая слава
В Лации сопроводит и в полях широких Лаврента.
Есть и Камилла у нас из отменного племени Вольсков,
Конницу гонит она и цветущие медью дружины.
Если же Тевкры меня одного вызывают, коль это
Вам угодно, и я помехой для общего блага,
Эти руки не так ненавидит богиня Победы,
Чтобы с надеждой такой я судьбу испытать отказался.
Смело пойду на врага; хотя бы с великим Ахиллом
Равен он был и надел такие ж доспехи — работу
Рук Волкановых. Вам, друзья, И тестю Латину
Жизнь посвятил свою Турн, который доблестью предкам
Не уступает. Эней меня одного вызывает.
Этого я и прошу; ведь гнев богов не Дранкею
Смертью омыть иль отнять у меня и доблесть и славу».
Так рассуждали они меж собой, о сомнительном деле
Споря; Эней между тем привел в движение лагерь.
Вот к палатам царя со смятеньем великим и шумом
Вестник несется и весь наполняет страхами город.
За Тиберином рекой рядами построились Тевкры
И выступают в поля повсюду Тирренские рати.
Тотчас в смятенье пришли все души, сердца у народа
Дрогнули; гнев закипел, возбуждаемый жгучим стрекалом.
Ищет оружья рука, молодежь взывает к оружью,
Шепчутся с плачем отцы печальные, и отовсюду
Крик разногласный встает и растет, подымаясь до неба:
Так расшумятся порой осевшие в роще глубокой
Птичьи стаи и так на брегах песчаных Падусы
Лебеди хрипло кричат, огласив говорливые воды.
Время Турн улучив, воскликнул: «Граждане! Дело!
Сидя, держите совет и мир восхваляйте: они же
В царство с оружьем пускай ворвутся!» И, не сказавши
Больше ни слова, вскочил и быстро из храмины вышел.
«Ты, Волуз, объяви, чтоб с оружием строились Вольски;
Рутулов также веди, — сказал он, — вооруженных
Всадников по полю, вы, Мессап и с братом Кор, раскидайте.
Доступы в город одни пускай укрепляют, занявши
Башни, другие ж со мной пусть идут, куда прикажу я».
Тотчас по граду всему они сбежались на стены.
Сам родитель Латин покидает совет, отложивши
Все начинанья свои, потрясенный временем мрачным.
Тяжко себя он винит за то, что Дарданца Энея
Сам добровольно в зятья и в город царский не принял.
Перед воротами ров одни копают, другие
Камни и колья везут. Сигнал кровавый к сраженью
Хрипло труба подает. Венцом опоясали стены
Жены и отроки; всех призывает крайняя страда.
Также ко храму, к кремлям высоким Паллады царица
Едет, окружена матерей большою толпою,
Дары богине неся, и при ней Лавиния дева,
Бедствий ужасных вина, опустивши прекрасные очи.
Матери входят и храм наполняют ладана дымом.
Скорбные гласы они испускают с высокого прага.
«О, бронемощная, вождь сражений, Тритония дева,
Дланью копье изломай у пирата Фригийского, наземь
Ты опрокинь самого под вратами высокими града».
Тут опоясал себя на битву и Турн разъяренный.
Панцырь надел он уже Рутулийский, на коем торчало
Множество медных чешуй, и еще с головой непокрытой
Голени в золото вдел и бедро мечом опоясал;
Золотом весь он сверкал, сбегая с высокого замка,
И веселился, врага уже предвкушая надеждой:
Привязь порвав, наконец, из стойла так выбегает
Конь на свободу лихой: завладевши полем открытым,
Или к стадам кобылиц и к пастбищам тучным несется,
Или к знакомой реке, где привык он купаться издавна,
Мчится и весело ржет, подымая высокую шею,
Силы избытком кипя, и по ветру грива играет.
С Вольсков дружиной ему навстречу выходит Камилла.
В самых воротах она с коня соскочила, царица.
Ей подражая, отряд с коней оставленных наземь
Легким движеньем скользнул, и так тогда она молвит:
«Турн, коль уверенным быть в себе прилично для храбрых,
Смею тебе обещать, что сражусь с толпой Энеадов
И навстречу одна Тирренским конникам выйду.
Мне позволь испытать опасности первые битвы,
Сам же, к стенам отойдя, охраняй укрепленья с пехотой».
Турн отвечает, глаза устремив на дивную деву:
«Дева, Италии всей украшенье, чем благодарно
Мог бы тебе я воздать? Но теперь, если дух твой бесстрашный
Выше превратностей всех, мы труд с тобою разделим.
Злостный Эней, как молва и разведчики мне доносили,
Всадников выслал вперед отряды легкие, чтобы
Поле тревожить, а сам по горным кручам пустынным,
Перевалив за хребет, уже приближается к граду.
Я у излучин тропы лесной готовлю засаду,
Чтобы отрядом занять проход, где двоится дорога.
Ты же, знамена сомкнув, на Тирренскую конницу выйди;
Будет и ярый Мессап с тобой, и Латинские рати,
И Тибурта полки; раздели полководца заботу».
Рек и такими ж на брань вдохновляет словами Мессапа
И союзных вождей и сам на врага устремился.
Есть там долина с кривым поворотом, для козней пригодна
Бранных; с обеих сторон ее зеленой листвою
Черная чаща теснит, куда чуть заметная тропка
Вьется и тесных лощин зияют злобные зевы.
Прямо над ней, на вершине горы, в наблюдательном месте,
Уединенная есть равнина, приют безопасный,
Справа ли, слева ли ты пожелаешь кинуться в битву,
Или же стать на хребтах и огромные скатывать камни;
Юноша мчится туда по изгибам знакомой дороги,
Место занял он там и в лесах притаился недобрых.
В горних чертогах меж тем Латония так обращалась
К Опии быстрой, одной любимой деве подруге
В свите священной ее, и из уст печальные гласы
Так издавала: «Грядет, о, девы, к жестокому бою
Ныне Камилла, вотще опоясавшись нашим оружьем.
Всех мне дороже она. Не с недавних пор у Дианы
Эта любовь и не вдруг взволновала сладостью душу.
Граждан враждою Метаб и за гордую силу с престола
Свержен, когда уходил из древнего града Приверна,
В самом разгаре боев убегая, с собою в изгнанье
Дочку — дитя захватил и, Касмиллы матери имя
Лишь слегка изменив, младенца назвал Камиллой.
К груди прижавши дитя, по горам и безлюдным дубравам
Шел он; теснили его отовсюду жестокие копья
И летали вокруг отряды военные Вольсков.
Вот среди бегства пред ним Амазен изобильной струею
Пенит крутые брега; такой из туч разразился
Ливень. А оный, поплыть готовый, любовью к младенцу
Связан и медлит, страшась за ношу свою дорогую.
Все обсудивши, он вдруг пришел к такому решенью:
Дрот огромный в руке как раз, воитель, держал он,
Твердый, в корявых узлах, из ствола обожженного дуба.
Дочку к нему, обмотав корою древесной и лыком,
Он прикрепил и к копья середине искусно приладил.
Дланью огромной его сотрясая, воззвал он к эфиру:
«Рощ жилица, тебе, благая Латония дева,
Я посвящаю ее, отец, в служанки: впервые
Держит с мольбою она твое оружье. Богиня,
Ту прими, кого я вверяю сомнительным ветрам».
Так он сказал и, копье раскачав напряженной рукою,
Бросил; и волны реки зазвучали; над быстрой стремниной,
Бедная, вдаль понеслась на свистящем дроте Камилла.
А Метаб, на кого уже ближе толпа напирала,
Кинулся в реку и вот подымает с зеленого дерна
Девочку, Тривии дар, на копье и победно ликует.
Город его ни один ни в жилищах не принял, ни в стенах;
Да, одичалый, и сам он не подал бы дружески руку;
Но в пустынных горах предался он пастушеской жизни.
Здесь среди страшных берлог и дебрей дочку звериным
Он вскормил молоком, кобылицы табунной сосцами,
К нежным губам поднося и доя лошадиное вымя.
Только что стало дитя ступать впервые ногами,
Дротом вооружил он руки ее заостренным,
Стрелы повесил и лук на плечи малютки, а вместо
Сетки златой для волос и верхней одежды свисает
От головы по спине косматая тигрова шкура.
Нежной рукой уж она бросала детские стрелы,
Гибким вокруг головы вращая ремнем, низвергала
Белого лебедя иль журавля Стримонского наземь.
Многие тщетно ее по Тирренским градам желали
Матери в снохи себе. Довольствуясь только Дианой,
Вечную к стрелам любовь и к девству нескверная дева
Строго и верно блюдет. О, если бы, не увлекаясь
Этим походом, она нападать не пыталась на Тевкров:
Мне была бы теперь одной из подруг, дорогая.
Ныне же, так как она угнетаема роком жестоким,
С неба, о, нимфа, спустись и проведай пределы Латинов,
Где завязалась сейчас под несчастливым знаменьем битва.
Это возьми и стрелу отмщения вынь из колчана;
Ею того, кто дерзнет поранить священное тело,
Трой или Итал он будь, равно покараю я смертью.
В облаке полом потом бедняжки тело, с оружьем
Целым, я отнесу к холму гробовому в отчизну».
Молвила; та же с небес по воздуху легкому с шумом
Вниз устремилась, себя окутав сумрачным вихрем.
А Троянский отряд между тем приближается к стенам;
Также Этрусков вожди и конница вся, развернувшись
Рядом колонн боевых. По просторному прыгая полю,
Конь звонконогий шумит и, туда и сюда обращаясь,
Повод натянутый рвет; щетинится поле широко
Копий железом, и дол пылает блестящим оружьем.
Также навстречу врагам спешат Мессан и Латины
Быстрые, с братом своим и Кор, и крыло боевое
Девы Камиллы; они, далеко откинувши руки,
Копья вперед простирают и острые дроты колеблют;
Шум приходящих растет и коней разгорается ржанье.
Остановились и те и другие на расстоянья
Брошенной пики; и вдруг кидаются с криком и гонят
Яростных коней; как снег отовсюду частые стрелы
Сыплют с обеих сторон; небеса покрываются тенью.
Копьями тотчас Тиррен с Аконтеем ярым сцепились
В тесном бореньи, и вдруг с огромным рухнули шумом
Четвероногие их, один наскочив на другого,
Грудь разбивая о грудь; Аконтей повержен, подобно
Молнии или большим снарядом пущенной глыбе,
Катится прочь далеко и жизнь расточает по ветру.
Дрогнули тотчас ряды, и, тыл повернувши, Латины,
На спины взбросив щиты, коней к стенам направляют.
Гонят их Трои, Азил предводит отрядами первый.
Уж приближались они к порогам, но снова Латины
Подняли крик и коней повернули гибкие шеи;
Трои бегут, уносясь на ослабленных вовсе поводьях.
Так переменным когда закипает пучина теченьем,
То вспененной волной набегает на землю, вставая
Выше утесов, песок далеко заливая прибрежный,
То обращается вспять и, камни глотая, прибоем
Нагроможденные, брег покидает мелеющим током.
Туски к самым стенам прогнали Рутулов дважды;
Дважды отброшены, тыл прикрывают они, озираясь.
Но, когда третий раз они вступили в сраженье,
Перемешались ряды, и муж устремился на мужа.
Стон умирающих тут встает, тела и оружье
Тонут в глубокой крови, полумертвые катятся кони,
Рядом с убитым пав; поднимается ярая битва.
Ремулу прямо в коня, подступить к самому опасаясь,
Бросил копье Орсилох и оставил железо под ухом.
Встал на дыбы, разъярясь, звонконогий, поднявши крутую
Грудь, и копытами бьет высоко, в нетерпеньи от раны.
Катится на землю тот. Катилл поражает Иолла
И Герминия с ним, оружьем, душою и телом
Мощного; с голой главы у него на голые плечи
Русые кудри бегут, и раны его не пугают;
Весь он оружью открыт; ему в широкие плечи
С дрожью вонзилось копье, и согнулся он вдвое от боли.
Брызжет черная кровь отовсюду; множат железом
Трупы борцы и от paн домогаются смерти прекрасной.
А среди самой резни амазонка Камилла с колчаном,
Грудь обнаживши одну для битвы, весело скачет;
То она градом густым рассыпает гибкие дроты,
То неистомной рукой за большую берется секиру;
Лук за плечами звенит золотой и оружье Дианы.
Даже когда и назад отступить ей приходится в бегстве,
Лук повернувши, она направляет летучие копья.
Цвет подружек вокруг: и Ларина дева, и Тулла,
Тарпея за ней, потрясая медяной секирой,
Итолиды, кого избрала для почета Камилла
Дивная, чтобы служить ей верно и в мире и в брани.
Лед Фермодонтовых струй Фракийские так Амазонки
Гулко копытами бьют, в многоцветных сражаясь доспехах,
Вкруг Ипполиты толпясь; иль когда рожденная Марсом
Пенфесилея с побед возвращается, с радостным воплем,
Женские рати, шумя, с луновидными скачут щитами.
Первым кого же стрелой и кого сразишь ты последним,
Дева жестокая? Тел повергнешь сколько на землю?
Первым Энея, рожденного Клитием; ей он навстречу
Шел, и открытая грудь рассечена длинною пикой.
Пал он, крови ручьи изрытая; кровавую землю
Гложет и на своей, умирая, корчится ране.
Лирия, Пагаса вслед; один, подбирающий вожжи,
Наземь свалившись с коня, пронзенного дротом, другой же,
Помощь спешивший подать, протянув безоружную руку,
Падают вместе стремглав. В придачу к ним и Амастра
Гиппотада, и вслед, издалека копье напрягая,
И Гарпалика с Тереем, и с Хромием Демофоонта.
Сколько копий из рук выпускала грозная дева,
Столько же Фригов легло. В незнакомых доспехах охотник
Издали мчится Орнит на своем коне Япигийском.
Шкурой одеты его широкие плечи, с лесного
Снятой быка; огромную голову пасть покрывает
Волчья и челюсти две, оскалив белые зубы.
Дрот деревенский держа в руках, он носится бодро
В самой средине толпы и выше всех головою.
Та, настигши его, что не трудно при строе бегущем,
Пикой пронзает и так говорит с неприязненным сердцем:
«Верно ты мнил, о, Тиррен, что травишь зверей по дубравам?
Время приходит теперь опровергнуть оружием женским
Ваших речей похвальбу. Но ты не малую славу
Отчим теням принесешь, копьем пораженный Камиллы».
Тотчас разит Арсилоха и Бута, два тела огромных
В полчище Тевкров: копьем она Бута сзади пронзила,
Между броней угодив и шлемом, там, где открыта
Всадника шея и щит свисает с левого локтя.
От Орсилоха бежит: по большому гонимая кругу,
Ближе смыкает круги и сама гонящего гонит;
Мощным тогда топором она, привстав, ударяет
Дважды по латам его и костям, не внимая моленьям
Многим, и рана лицо орошает мозгом горячим.
Встретился с ней и застыл, внезапным испуганный видом,
Авна воинственный сын, обитателя гор Аппеннинских,
Лигур, искусный во лжи, покуда судьба позволяла.
Он, увидав, что уже ускользнуть не может из битвы
Бегством и отразить от себя наступленье царицы,
В мыслях задумавши кознь и хитрость, так начинает:
«Что же славного здесь, коль в коне ты уверена мощном,
Женщина?
Бегство забудь и, ступив на ровную почву,
В схватку со мною вступи, препояшься для пешего боя.
Вот ты узнаешь, кого возвеличит неверная слава».
Молвил; она, разъярясь и зажженная гневом жестоким,
Спутнице передает коня и оружием равным
Бьется под легким щитом на ногах и с мечом обнаженным.
Юноша, слишком на кознь понадеявшись, сам улетает;
Без промедленья узду повернув, обращается в бегство
И скакуна своего утомляет железным стрекалом.
«Суетный Лигур, вотще горделивым вознесшийся духом,
Втуне испробовал ты искусство отцовских обманов;
Кознь не доставит тебя невредимым ко лживому Авну».
Дева так говорит и, как молния, быстрой стопою
Опережает коня и, схвативши за повод, вступает
В битву и грозную мзду взимает от вражеской крови.
Столь же легко со скалы высокой священная птица,
Ястреб, мчится вослед за парящею в тучах голубкой,
Держит, вцепившись в нее, и кривыми терзает когтями;
Вырванных перьев клоки и кровь ниспадают с эфира.
Но родитель людей и богов на высоком Олимпе
Не равнодушным глядит на это побоище взором.
Тархона движет отец Тиррена к жестокому бою
И возбуждает в душе стрекалом язвительным гневы.
Вот средь резни и рядов отступающих Тархон несется
Вскачь на коне и полки подстрекает различною речью,
Кличет по именам и прогнанных в бой возвращает:
«О Тиррены, иль вы позабыли стыд? Что за страхи,
Что за робость — увы! — обуяла трусливые души?
Женщина гонит полки и вспять обращает отряды?
Носим к чему же тогда мы мечи и ненужные копья?
Нет, для Венеры не так вы ленивы и битв полунощных
Иль когда к пляскам зовет согнутая Бакхова флейта
Вас в предвкушении яств и обильного кубками пира
(Здесь вот усердье, любовь! ), когда возвещает гадатель
Радость и в сумерках дубрав приглашает жирная жертва».
Это сказавши, коня в середину самую гонит,
К смерти готов, и, как вихрь, нападает на Венула Тархон,
И, сорвавши врага с коня и обнявши десницей,
К лону прижав своему с великою силой, уносит.
Крик встает до небес, и все повернули Латины
Взоры. Летит, как огонь, по равнине Тархон, с собою
Мужа неся и доспехи; отломав наконечник железный
С пики врага своего, он ищет открытого места,
Где бы смертельный удар нанести; а тот, защищаясь,
Руку от горла отвел и силой противится силе.
Как желтоперый орел, схвативши дракона, уносит
В воздух высоко, в него вцепившись крепко когтями;
Раненый корчится змей, изгибая волнистые кольца,
Дыбом встает чешуя, и пасть, высоко воздымаясь,
Свист издает, но орел его истязует не меньше
Клювом кривым; и эфир ударяют могучие крылья.
Так добычу свою несет с ликованием Тархон
Из Тибуртийских полков. Примеру вождя подражал,
В бой Меониды бегут. Тогда, назначенный роком
Быстрой Камилле в объезд, искусством и дротом сильнейший,
Кружит Аррунт, улучить пытаясь мгновение счастья.
Где б в середине полков ни мчалась ярая дева,
Крадется там и Аррунт, по следам ее рыщет безмолвно;
Где, опрокинув врага, возвращается дева с победой,
Юноша исподтишка туда обращает поводья.
С той и другой стороны по всему он ее объезжает
Кругу и, злостный, уже потрясает верную пику.
Тут оказался Хлорей, посвященный Кибеле, когда то
Славный жрец, и сверкал далеко доспехом фригийским;
Пенного он горячил коня, его ж покрывала
Шкура в застежках златых и медно чешуйчатых перьях.
Сам он, блестя иноземным багрянцем и пурпуром ярким,
Стрелы Гортинские слал далеко с Ливийского лука.
А за плечами звенит золотой колчан, золотой же
Шлем у пророка; свою хламиду шафранную златом
Он завязал, подобрав полотна шелестящие складки;
Тупика тонкой иглой и набедренник варварский шиты.
Дева за ним, для того ль, чтоб прибить в преддверии храма
Трои доспех, для того ль, чтоб самой украситься златом,
Мчалась, его одного изо всех сражавшихся в битве
Слепо преследуя; вся загоревшись женской любовью
К ценной добыче, неслась по рядам, забыв осторожность.
Тут, улучив, наконец, мгновенье, в нее из засады
Дрот направляет Аррунт и так небожителей молит:
«Бог верховный, о, ты, Аполлон, священной Соракты
Страж, кого первые мы почитаем, сосновое пламя
Вечно питаем в дровах и, спокойны в своем благочестьи,
С верою в пламя идем, попирая горящие угли!
Дай, всемогущий отец, уничтожить нашим оружьем
Это бесчестье. Ведь я не стремлюсь к добыче, к трофеям
Девы сраженной; хвалу принесут мне иные деянья.
Только б от раны моей эта страшная язва погибла,
И возвратиться готов я без славы к отеческим градам».
Внял ему Феб и в душе согласился исполнить моленья
Первую часть, но в ветрах летучих рассеял другую.
Смертью внезапной сразить Камиллу молящему дал он,
Но возвращенье его нагорной родине видеть
Не дал, и эти слова развеяла буря по ветру.
Вот, лишь помчалось копье но воздуху; звон издавая,
Все с возбужденной душой обращают Вольски к царице
Взоры свои. А она не слышит ни ветра, ни звона.
Не замечает стрелы, летящей в эфире, покуда
Под обнаженную грудь копье не вонзилось, глубоко
В теле засело ее, напоенное девичьей кровью.
В страхе подруги бегут и свою госпожу поднимают.
Также бежит и Аррунт, всех прежде испуган; и радость
Он ощущает и страх и больше уже не дерзает
Верить копью и итти навстречу оружию девы.
Словно как волк, чтоб его не настигли враждебные стрелы,
Тотчас укрыться спешит в высоких горах непроходных,
После того как загрыз пастуха он, быка ли большого,
Зная о дерзком своем преступленьи, поджавши под брюхо
Хвост дрожащий, бежит и к лесным направляется дебрям,
Так же смятенный Аррунт из глаз исчез и, довольный,
Бегством поспешным своим, замешался в средину отрядов.
Вытащить хочет копье она, умирая; но в ребрах,
В кости пройдя глубоко, железо крепко засело.
Никнет она, ослабев; смежились холодною смертью
Взоры ее, и лицо покинул обычный румянец.
Дух испуская, она к любимой сверстнице, к Акке,
Речь обращает; из всех лишь ей доверяла Камилла,
С нею заботы всегда разделяя; и так говорит ей:
«Акка сестра, до сих пор я крепилась, теперь доконала
Рана злая, и все кругом чернеет во мраке.
Ты же беги передать порученья последние Турну:
Пусть он вмешается в бой и Троян отражает от града.
Ныне ж прощай!» И, сказав, она оставила повод,
Долу невольно скользя. Постепенно вся холодея,
С телом рассталась она и, оружье роняя, склонила
Томную шею на грудь и чело, полоненное смертью,
И негодующий дух к теням помчался со стоном.
Крик огромный встает, до звезд золотых поднимаясь;
Ожесточается бой с паденьем Камиллы. Толпою
Мчатся на битву зараз и все ополчения Тевкров,
И Тирренов вожди, и Аркадские рати Эвандра.
Тривии страж, между тем, уж давно на горных вершинах
Опия дева сидит и бесстрашно взирает на битвы.
И, заприметив вдали, среди яростных юношей крика,
Как Камилла легла, казненная мрачною смертью,
Тяжко вздохнула и глас испустила из груди глубокой:
«Слишком жестоко — увы! — жестоко слишком, о, дева,
Ты расплатилась за то, что в сражение вызвала Тевкров.
Пользу тебе принесло ль, что по дебрям пустынным Диану
Ты почитала и наш носила колчан за плечами?
Но царица твоя тебя не оставит без чести
В этот последний твой час; не замолкнет в преданиях славы
Смерть твоя средь племен, и ты неотмщенной не будешь.
Ибо всякий, кто смел оскорбить твое тело железом,
Примет заслуженно смерть». Под горою высокой огромный
Был насыпан курган, царившего древле в Лавренте
Гроб Деркенна царя, осененный падубом темным.
Быстрым полетом сюда богиня прекрасная мчится
И за Аррунтом следит с холма высокого взором.
Как увидала его веселым и попусту чванным,
Молвила: «Что же ты прочь уходишь? Сюда направляйся,
Шествуй на гибель сюда, чтоб достойную ты за Камиллу
Принял награду. Тебе ль избежать оружья Дианы?»
Из золоченого тут колчана Фракийская нимфа
Быструю емлет стрелу и в гневе лук натянула
И отвела далеко, пока не сомкнулись друг с другом
Гнутые лука концы и покуда равно не касались
Шуйца — железа стрелы, а грудь — тетивы и десницы.
Свист летящей стрелы и ветр зазвеневший услышал
В то же мгновенье Аррунт, и в тело вонзилось железо.
И испускавшего дух, издавая последние стоны,
В прахе безвестном полей, позабывши, друзья оставляют;
Опию крылья горе, к Олимпу эфирному взносят.
Первый, лишась госпожи, отряд убегает Камиллы,
Рутулы в страхе бегут, Атинат убегает могучий.
В поле рассеясь, вожди и отряды, без них сиротея,
Ищут убежищ, коней повернув к городским укрепленьям.
И не в силах никто отразить оружием натиск
Тевкров, несущих смерть, и против них укрепиться.
Но на усталых плечах уносят ослабшие луки;
Топотом конских копыт потрясается рыхлое поле.
Вихри пыли к стенам клубятся облаком черным,
Матери смотрят с бойниц и, в груди себя ударяя,
Женский вопль издают, восходящий до звездного неба.
Первых, кто ворвались в открытые настежь ворота,
Тех своя же толпа, навалясь, в замешательстве давит;
Смерти не могут они избежать, но на самом пороге,
В отчих стенах, посреди своих домов безопасных,
Дух испускают. Одни запирают поспешно ворота;
Ни дорогу открыть дружинам они не дерзают,
Ни молящих принять; возникает злосчастная бойня
Рвущихся в город и тех, кто оружием вход защищают.
Те, кому доступ закрыт, на глазах у родителей слезных,
Часть в отвесные рвы, теснимая сзади толпою,
Катится; часть, опустив повода, в слепом возбужденьи
Бьет ворота вереи, о твердый запор ударяя.
Матери сами со стен, друг с другом в усердии споря, —
К родине истой любви пример научает Камиллы, —
Копья бросают рукой, впопыхах заменяя железо
Крепким дубовым сучком и в огне обожженным дрекольем,
Первыми все умереть за город желаньем пылая.
Турна в лесах между тем известье жестокое полнит,
И смятеньем большим поражает юношу Акка.
Вольсков разбиты ряды боевые, пала Камилла;
Враг нагрянул лихой и под покровительством Марса
Все захватил, уж к стенам поражения ужас несется.
Он, разъярясь — так велит Юпитера строгая воля —
В миг покидает холмы, покидает дремучие рощи.
Только он скрылся из глаз и путь направил полями,
Как родитель Эней, в открытое выйдя ущелье,
Перевалив за хребет, из тенистого леса выходит.
Так они оба к стенам со всем отрядом несутся
Вскачь, и немного шагов отделяет их друг от друга.
В то же мгновенье Эней вдали увидел густою
Пылью дымящийся дол и Лаврентов разбитые рати,
И свирепого Турн узнал в доспехах Энея,
И приближенье шагов услышал, и конское ржанье.
Брань завязали б они и немедля вступили в сраженье,
Если бы розовый Феб не омыл в Иберской пучине
Коней усталых и ночь не привел за днем оскудевшим.
Станом осели они пред градом и роют окопы.