Энеида. Книга ВОСЬМАЯ
Только лишь выставил Турн с кремля Лаврентского знамя
Брани и звуком глухим напевы рогов загремели,
И лишь ретивых коней он пришпорил и двинул оружье,
Души в смятенье пришли, и приносит присягу весь Лаций,
Шума и трепета полн. Молодежь кипит и ярится,
Буйная. Первые их предводители Уфент С Мессапом
И презритель богов Мезенций дерзкий повсюду
Кличут на помощь людей и уводят пахарей с поля.
Послан помоги просить к Диомедову городу Венул
И поведать о том, что в Лации расположились
Тевкры, причалил Эней, привез побежденных Пенатов
И говорит, что его на царство требуют судьбы,
Будто и много племен пристало к Дарданскому мужу,
В Лации всем широко уж гремит его имя.
Что он готов предпринять, какого, в случае счастья,
Жаждет исхода войны, ему, Диомеду, виднее,
Нежели Турну царю и Латину царю это видно.
Было по Лацию так: и, все это видя, великой
Лаомедонтский герой волнуется бурей кручины.
Скоро туда и сюда свой ум направляет, несется
В разные стороны, все вращая быстрою мыслью.
Так, трепещущий луч на поверхности медного чана,
Отблеском солнца горя, иль зрака луны лучезарной,
Все пролетает места широко, подымается в воздух
И под самым уже потолком, порхая, играет.
Ночь наступила, везде по земле утомленных животных
Сон глубокий сковал, и птиц, и скотов земнородных.
На берегу между тем, под осью холодного неба,
Лег родитель Эней, глубоко терзаемый в сердце
Мрачной войною, и сон разлился уже поздно по членам.
Бог этих мест Тиберин, среди заросли тополя, старец,
Тут явился ему, из реки прелестной возникнув;
Тело его кисея плащом покрывала лазурным,
И тенистый тростник венчал его волосы; старец
Так Энею вещал, словами развеяв кручину:
«Отрасль богов, что опять привозишь нам город Троянский,
Вечный Пергам хранишь от врагов, о ты, долго жданный
И на Латинских полях и на почве Лаврента, здесь верный
Дом уготован тебе и верные — веруй — Пенаты.
Бранных угроз не страшись: улеглись для тебя совершенно
И для тебя, чтобы ты не подумал, что попусту грезишь,
Будет большая свинья лежать под дубом прибрежным;
Опоросилась она тридцатью головами приплода,
Белая, и на земле, вкруг вымени, белые дети,
Здесь будет город стоять, здесь всех трудов окончанье.
Трижды десять годов совершат свой круг, и Асканий
Город здесь оснует со славным именем Альбы.
Верно то, что пою. А как победителем выйдешь
Ты из наставшей беды, поведаю кратко, ты слушай.
Аркады здесь на брегах, чей от Палланта род происходит,
Что за Эвандром царем и его пришли знаменами,
Выбрали место себе и в горах построили город,
Названный Паллантей, во имя Палланта предка.
Войны они всегда ведут с народом Латинским;
С ним и бранный союз заключи и свяжись договором.
Сам я тебя поведу меж брегов по прямому теченью,
Чтобы веслами ты победил враждебную реку.
Сын богини, вставай и, лишь первые звезды погаснут,
По обряду Юноне молись и гнев, и угрозы
Кроткой молитвой смири: а мне уже после победы
Почесть воздашь. Это я, кто, как видишь, полным потоком
Мчусь, омываю брега, прорезаю тучные нивы,
Тибр голубой, река больше всех угодная небу.
Будет великий здесь дом у меня, возглавляющий грады».
Так сказал бог реки и скрылся в лоне озерном,
Вглубь устремясь. И ночь и сон покидают Энея:
Он встает и, смотря на лучи восходящего солнца,
Держит речную струю, по обряду наполнив ладони,
И такие слова изливает к эфирному небу:
«Нимфы, о нимфы Лаврента, откуда рождаются реки,
Также и ты, о, Тибр, отец с потоком священным,
Вы, Энея приняв, от опасностей всех оградите.
Всюду, где емлет тебя, сострадавшего нашим невзгодам,
Влага ключа, и везде, где, прекрасный, ты бьешь из под почвы,
Будешь почетом моим и моими славим дарами,
О, рогатый поток, владыка вод Гесперидских.
Только со мною пребудь, подтверждая свои предвещанъя».
Так он воззвал и, выбрав из флота две легких биремы,
Веслами их оснастил и товарищам роздал оружье.
Тут внезапно глазам явилось дивное чудо:
Белая, с белым плодом, одного с нею цвета, лежала
В сумраке леса свинья, виднеясь на бреге зеленом.
Вот закалает тебе, тебе, царица Юнона,
Благочестивый Эней свинью, поставив со стадом
У алтаря. И Тибр, всю ночь бурлившую реку,
Вдруг успокоил: назад побежали затихшие волны,
Так что, подобно болоту иль тихому пруду, смирилась
Гладь водяная, и труд оказался легким для весел.
Путь ускоряют они начатый; с тихим журчаньем
Ель смоляная скользит по отмелям: волны дивятся,
Рощи дивятся судам непривычным, расписанным ярко,
И щитам, далеко по реке сверкающим медью.
Взмахами весел они и ночь, и день изнуряют;
Превозмогая изгибы реки, плывут под древесной
Тенью и режут леса, отраженные в зыби зеркальной.
Пламенный солнечный круг середины тверди достигнул,
Как издалека они и Кремль, и редкие крыши
Видят, что с небом теперь сравняло могущество Рима;
А в то время Эвандр жил скромно. Они повернули
Быстро носы кораблей и уже приближались ко граду.
Это был праздничный день, и Аркадский царь славословил
Амфитриона великому сыну в честь и бессмертных,
Перед городом, в роще. С ним рядом сын его Паллант,
Рядом и юношей цвет, и бедный сенат воскуряли
Ладан, и теплая кровь струилась пред алтарями.
Лишь увидали они, что суда высокие тихо
Вплыли в древесную сень, налегая в молчаньи на весла.
Зрелищем устрашены внезапным, все покидают
Трапезы, с места вскочив. Запрещает Паллант отважный
Бросить обряды и сам летит с оружьем навстречу
И издалека, с холма: «О, юноши, что за причина
Вас побуждает искать путей неведомых? Кто вы
Родом? Откуда пришли? Несете нам мир или брани?»
Тут родитель Эней с кормы высокой вещает
И простирает в руке побег миротворной оливы:
«Видишь ты Трои сынов и Латинам враждебные копья,
В бегство нас обратили они в надменном сраженьи.
Ищем Эвандра. Ему передайте, что появился
Цвет Дарданских вождей, прося военной помоги».
Именем столь великим пронзен, обеспамятел Паллант».
«Выйди, о, кто бы ты ни был, — он молвил, — с отцом побеседуй
Сам и гостем вступи к родимым нашим Пенатам».
Руку ему протянул, его заключая в объятья.
В рощу вступают они, за собою оставивши реку.
Тут Эней к царю обращается с дружеской речью:
«Лучший из Грекорожденных, к кому с мольбами Фортуна
Мне обратиться велит, простирая обвитые шерстью
Ветви, меня не страшит, что ты Данаев вождь Аркадийских,
Что с Атридами ты от единого корня восходишь:
Доблесть моя меня и святые богов предвещанья,
Наших отцов родство и земли твоей громкая слава
Соединили с тобой, добровольно ведомого роком.
Дардан, первый отец и строитель Троянского града,
От Электры, как ходит молва среди греков, рожденный,
К Тевкрам прибыл; произвел на свет Электру великий
Атлас, кто держит плечом голубые эфирные круги.
Вам Меркурий отец, его ж белоснежная Майя
Свету явила, зачав на холодной вершине Киллены.
Майю же, если дадим мы веру преданиям, Атлас,
Тот же Атлас родил, держащий небесные звезды.
Так от крови одной разветвляется наша порода.
Вот надеясь на что, не послал я послов, не пытался
Дружбу искусством стяжать, но себя, себя я подставил,
Голову сам я свою принес с мольбами к порогу.
Тоже преследует нас Давнийское племя жестокой
Бранью, что и тебя, ж если нас выгонят, что же
Им возбранит под ярмо Гесперию сверху донизу
Всю подвести до конца, овладевши от моря до моря?
Верность дай и прими. У нас есть крепкие в брани
Груди и мужества дух, молодежь, закаленная в деле».
Так Эней говорил. А тот следил за героем,
Лик и все тело его обегая молнией взора.
Малость молвит в ответ: «О, как, храбрейший из Тевкров,
Радостно я принимаю тебя! И как вспоминаю
Голос и речи отца, великого мужа Анхиза!
Помню я, как, навестить собираясь сестру Гезиону,
Шествуя на Саламин рожденный Лаомедонтом,
Царь Приам завернул в пределы Аркадии хладной.
Мне ланиты тогда опушала первая юность;
Тевкров вождями я восхищался, самим восхищался
Лаомедонтиадом, но выше всех головою
Шел Анхиз, и мой дух разгорался юной любовью,
Жаждой беседовать с ним и вложить десницу в десницу;
Я подошел и его повел под стены Фенея.
Он, расставаясь со мной, подарил мне колчан драгоценный,
Стрелы Ликийские в нем и хламиду, тканую златом,
И две узды, что теперь, золотые, мой Паллант имеет.
Руку, что просите вы, я вам подаю для союза
И, лишь завтра лучи вернутся к земле, отпущу вас,
Дав на помощь солдат, и вам доставлю припасов.
Эти обряды меж тем, когда вы явились друзьями,
Их же откладывать грех, ежегодные, с нами свершите
Дружно и ныне уже привыкайте к союзным трапезам».
Это сказавши, велит опять поставить и яства,
И унесенные кубки, мужей усадив на травистом
Ложе; отдельно от всех, на львиной шкуре косматой,
Принят Эней, и его приглашают к кленовому трону.
Юношей избранный цвет и жрецы алтарь уставляют
Жареным мясом быков, нагружают корзины дарами
Вскисшей, печеной в огне Цереры и подчуют Вакхом.
Жадно вкушает Эней с молодежью Троянскою вместе
Длинный бычачий хребет и утробу чистительной жертвы.
Голод был утолен, и алканье подавлено снедью;
Молвил тогда царь Эвандр: «Установлены празднества эти,
Этот обычай пиров и алтарь столь великой святыни
Не суеверьем пустым, что древних богов презирает:
От жестоких, о, гость Троянский, опасностей спасшись,
Мы их творим и почет по заслугам возобновляем.
Прежде на этот взгляни утес, над скалами нависший,
Как разбросались громады и как угрюмо нагорный
Дом, оставлен, стоит, и утесы в грудах развалин.
Здесь пещера была с широко зияющим зевом;
Как получеловек, ужасный с вида, владел ей,
Чуждой солнца лучам; постоянно свежею кровью
Здесь дымилась земля; висели, прибитые к входу
Гордому, лики людей, бледнея в тлене печальном.
Этому чудищу был отцом Волкан; изрыгая
Пастью черной огонь, носился он грозной громадой.
Время и нам, наконец, принесло желанную долго
Помощь и бога приход: Алкид, великий отмститель,
Прибыл с добычею к нам, Гериона трехглавого смертью
Гордый; гнал он быков огромных после победы,
И занимали быки теченье реки и долину.
Ярая Кака душа, чтоб дерзнуть на все злодеянья,
Чтоб не осталось коварств, неизведанных им, угоняет
Лучших быков четырех с телами отменными с пастбищ,
Столько ж уводит телиц красы выдающейся; чтобы
Их копыта следов прямых не оставили, спутав
Все указанья дорог, за хвосты приволок он в пещеру
Этих быков и телиц и скрыл за тенистым утесом.
Тщетно было искать следов, ведущих к пещере.
Двинул с пастбищ меж тем уже сытые тучной травою
Амфитрионов сын стада, готовясь к уходу,
И на прощанье быки замычали: наполнились рощи
Все завываньями их, далеко огласившими холмы.
Голос им подает одна из коров, замычавши
Под пещерой, и тем обманула Кака надежды.
Черною желчью тогда разгорелась ярость Алкида.
Он хватает рукой оружье свое и дубину
В тяжких узлах и летит, как ветер, на горные кручи.
Наши Кака тогда впервые увидели в страхе:
Дико вращая глаза, он мчится проворнее Эвра,
Ищет пещеры своей, и страх окрылил его ноги.
Только что он заперся и, цепи порвавши, огромным
Камнем вход завалил, что висел, прикрепленный железом
И искусством отца, и замкнул засовами двери,
Вот разъяренный душой явился Тиринфий и, входы
Все озирая, лицом туда и сюда обращался,
Страшно зубами скрипя; три раза, гневом кипящий,
Он обозрел Авентин, три раза пробовал тщетно
Каменный праг перейти, отступал три раза в долину.
Острый вздымался утес, над обрывами скал, возвышаясь
Сзади пещеры, на вид высочайший, приютом служивший
Страшным птицам, на нем свои построившим гнезда.
Этот утес, что хребтом к реке наклонялся налево,
Справа в него опершись, он потряс, отрывая от самых
Нижних корней, и затем внезапно толкнул; от удара
Дрогнул великий Эфир и гремит; берега расступились,
И побежали назад реки испуганной волны,
Кака пещера явилась глазам и огромное царство,
И обнажились до дна тенистые впадины грота.
Не иначе б земля, до недр разверстая силой,
Мир явила богам преисподний и бледное царство,
Что ненавистно богам, и вверху бездонная бездна
Стала бы зрима до дна, и тени в лучах трепетали.
Вот его, что врасплох застигнут светом нежданным,
Заперт в полости скал, необычно ревущего, давит
Копьями сверху Алкид; призывая на помощь оружье
Всякое, валит стволы и мечет громадные глыбы.
Оный меж тем, ибо нет никакой на спасенье надежды,
Дивно сказать — изо рта изрыгает смрадного дыма
Клубы: жилище свое непроглядным окутав туманом,
Вид похищает из глаз и сгущает под сводом пещеры
Дымную ночь, где с огнем смесился мрак преисподней.
Гнева Алкид не сдержал и сам стремглав через пламя
Прыгнул в пещеру, туда, где гуще стелются волны
Мрачного дыма и грот бушует облаком черным.
Кака он в темноте, вотще изрыгавшего пламя,
Словно узлом оцепив, хватает, давит, припавши,
Так что полезли на лоб глаза и высохло горло.
Сорваны двери, и дом раскрывается черный внезапно:
Скот, уведенный с полей, и клятвопреступная кража
Видны теперь небесам, и за ноги труп безобразный
Вытащен вон, и сердца не могут насытиться видом
Глаз ужасных, лица, покрытой щетиною груди
И в гортани немой потухших огней полузверя.
С этой поры установлен почет, и потомки с любовью
Праздничный день соблюли, и Потиций, первоположник
И Геркулесских святынь блюститель — дом Пинарийский,
В роще воздвиг сей алтарь, который вечно Великим
Будет зваться средь нас и вечно будет великим.
Юноши, правьте обряд таких великих хвалений,
Кудри венчайте листвой и кубки держите в десницах,
К общему богу воззвав, вино возливайте охотно».
Так он сказал, и ему Геркулесскою тенью двухцветный
Тополь власы осенил и повис, вплетаясь листами,
И священный Фиал наполнил десницу; все скоро
Стали на стол возливать, веселясь и богов призывая.
Близился вечер меж тем, и Олимп склонился к закату;
И выступали жрецы и первый меж ними Потиций,
В шкурах звериных у чресл, и несли светильников пламя.
Возобновляется пир, ко второй приносят трапезе
Много приятных даров, громоздя отягченные чаши.
Жрец Салийский запел, и вокруг алтарей запылавших,
Венчаны возле висков ветвями тополя, хоры
Юношей здесь предстоят, там — старцев; они воспевают
Дел Геркулеса хвалы: о том, как первых чудовищ,
Мачехой посланных змей, рукою сжав, задавил он;
Как разрушил войной города цветущие, Трою
И Эхалию; как, по воле враждебной Юноны,
Пред Еврисфеем царем он тысячу подвигов трудных
Взял на себя: «Ты заклал, необорный, рукой двоетелых,
Тучерожденных кентавров Гилея и Фола; ты Критских
Чудищ заклал и громадного льва под утесом Немейским.
Дрогнули перед тобой озера Стикса, привратник
Орка, который лежит на костях в кровавой пещере.
Образ тебя ни один, ни сам с оружием вставший
Не устрашает Тифей; тебя не лишила рассудка,
Множеством страшных голов окружив, Лернейская гидра.
Здравствуй, истинный сын Юпитера, ты, сопричтенный
К сонму богов, и приди стопой благосклонной на праздник!»
Так воспевают хвалы и сверх всего прибавляют
Кака пещеру они и дышавшего пламенем зверя.
Роща вторит им вся, и холмы отзываются эхом.
Путь по граду они затем направляют, окончив
Божьи дела. Выступал сам царь, отягченный годами,
Рядом с собою держа на пути Энея и сына,
Разнообразьем речей облегчая дорогу. Дивится,
Быстро взоры кругом бросает Эней, очарован
Прелестью мест, обо всем вопрошает весело, слышит
О старинных мужах преданья славные. Молвит
Так ему царь Эвандр, основатель римской твердыни:
«Фавны с нимфами встарь населяли эти дубравы,
Также племя людей, рожденных из крепкого дуба.
Не было нравов у них и привычек; они не умели
Ни быков запрягать, ни сбирать и беречь нажитое,
Ветви давали им корм и труды суровой охоты.
Первым явился Сатурн, с Олимпа Эфирного изгнан,
Царство свое потеряв, Юпитера стрел убегая.
Дикие он племена, что в горах рассеяны были,
Вместе собрал, законы им дал; захотел, чтоб звалася
Лацием эта страна, где он безопасно укрылся.
Были под этим царем века, что зовут золотыми;
В кротком мире царил над народами он. Понемногу
Худший и выцветший век на смену пришел: наступили
Ярость войны и любовь к наживе. Тогда то явились
И Авзонийская рать и новое племя Сиканов;
Часто имя свое земля Сатурна теряла.
Тут явились цари и Тибр огромный, суровый;
Италы, в память его, мы реку назвали Тибром,
Древнее с этой поры потеряла Альбула имя.
С родины изгнан я был, и меня, занесенного бурей
К дальним пределам морей, судьба и рок необорный
Бросили в эти места, а также матери грозной
Нимфы Карменты наказ и бог Аполлон предвещатель».
Это едва произнес и, сделав шаг, указует
Древний алтарь и врата, что в память нимфы Карменты
Карментийскими звать досель привычно средь римлян,
Вещей жрицы алтарь, которая первая пела
И про Энея сынов и про Паллантей знаменитый.
Рощу большую затем, что Убежищем Ромул могучий
Назвал, и под скалой холодною кажет Луперкал,
Волчьим названный в честь Аркадского Пана Ликея.
Кажет также ему Аргилета священного рощу
И, объясняя места, про Арга смерть повествует.
Вот к Тарпейской скале он ведет, к Капитолиям, ныне
Златовенчанным, тогда ж заросшим дебрями дерна.
Святость грозная мест уже тогда повергала
В страх поселял, уж тогда дрожали пред лесом и камнем.
«Эту рощу, — он рек, — и холм этот зеленоверхий
Бог неизвестно какой населяет, Аркады верят,
Будто видали порой, как Юпитер черной Эгидой
В воздухе здесь потрясал, воздвигая десницею бури.
Далее города два, со стенами, лежащими в прахе;
Видишь ты древних мужей остатки и вооруженья.
Яном построен отцом этот Кремль, а оный — Сатурном,
Имя Яникул сему, а тому — Сатурния имя».
Так меж собой говоря, они подходили к жилищу,
Где бедняк Эвандр обитал, и на форуме римском
Зрели разбросанный скот, мычавший: в пышных Каринах.
Вот, как к дому пришли: «Под эти, — молвил он, — сени
Шел победитель Алкид, и сей дворец его принял.
Гость, учись презирать богатство и бога достойным
Выкажи ныне себя, не гнушаясь скудным достатком».
Так сказавши, повел он гиганта Энея под кровлю
Тесного дома и там его успокоил на ложе,
Устланном листьем сухим и Ливийской медведицы шкурой.
Ночь набегает, обняв крылами темными землю.
А Венера меж тем, не вотще устрашенная матерь
И Лаврентов грозой и шумным бранным смятеньем,
Речь обращает к Волкану свою, в золотую супруга
Спальню вступив, и от слов любовью божественной веет:
«В дни, когда на Пергам ополчались цари Арголиды,
Опустошая кремли, обреченные в пламени рухнуть,
Бедным ни помощи я, ни оружья тогда не просила
У твоего ремесла; ни тебя, супруг драгоценный,
Ни труда твоего утомлять не хотела я даром,
Хоть и Приама сынам я обязана много и часто
Слезы струила, смотря на труд суровый Энея.
Волей Юпитера стал теперь он у Рутулов брега;
Вот я с мольбой прихожу, у твоей святыни оружья
Матерь для сына прошу: тебя могла ж Нереида
И Тифона жена тебя растрогать слезами.
Что за народы, взгляни, собрались! Как точат железо
Грады, ворота замкнув, и мне и моим на погибель!»
Молвила и, заключив его в белоснежные руки,
Нежным объятьем ласкает богиня; он же внезапно
Вспыхнув привычным огнем, в мозги проникнул знакомый
Жар, побежав по костям, ослабленным сладкой истомой.
Так из сумрака туч, когда обрушатся громы,
Молния быстро блестит, прорезая пламенем сумрак.
Зная свою красоту, веселится кознью супруга.
Ей вещает отец, любовью вечной окован:
«Что издалека ты речь ведешь? Зачем потеряла
Веру, богиня, в меня? Когда бы просила ты раньше,
Было бы грех и тогда на доставить оружия Тевкрам.
Ни всемогущий отец, ни рок не претили, чтоб Троя
Десять стояла других годов со старцем Приамом,
Да и теперь, если ты в уме готовишь сраженье,
Все, что в силах моих, могу обещать я: что могут
Сделать жидкий янтарь и железо, где силу имеют
Ветра дыханье и пламя огня; оставь же моленья,
Не сомневайся в своих ты силах!»
За этою речью
Он в вожделенные пал объятья, и сон миротворный
В членах его разлился, приникшего к лону супруги.
В час меж зарею и тьмой, когда уже ночь на исходе
Сонный покой прогнала и женщина, коей досталось
Прялкой поддерживать жизнь и скудной работой Минервы,
Встав спозаранок, огонь раздувает, дремавший под пеплом,
Ночь прибавляя к труду, и служанок долгою пряжей
Рано томит при огне, чтоб могла в целомудрии ложе
Мужа она сохранить и дать воспитанье малюткам:
Не иначе и он, огнемощный, не более вялый,
С мягкого ложа встает, устремляясь к кузнечной работе.
Возле Сиканских брегов и вблизи Эолийской Липары
Остров из моря крутой возносит дымные скалы.
Там пещеры внизу и печами Киклопов изрыты,
Гроты Этны гудят от ударов по наковальням.
Стон отзывный стоит в горах, и шипит по пещерам
Жидкий Халибов металл, и дышат пламенем горны.
И Волкана здесь дом и земле Волкания имя.
Огневладыка сюда спускается с горнего неба.
Там, в пещере большой, Киклопы ковали железо.
Были здесь Бронт и Стероп и весь обнаженный Пирагмон.
Их сработан рукой, уже отчасти отделан,
Был перун, из таких, какие свергает на землю
С неба родитель; а часть оставалась незавершенной.
Придали трижды лучей дождя сгущенного, трижды
Туч водоносных, златого огня и летучего Австра.
Тут ужасающий блеск со страшным звоном и громом
В дело мечут они и огнем пламеневшие гневы.
Рядом ковали, спеша, колесницу крылатую Марсу,
С коей он и мужей, и грады на брань воздвигает;
И Эгиду затем, оружие гневной Паллады,
Украшали везде они чешуями и златом,
Делали сплетшихся змей и на персях богини Горгону,
Что вращает свои над шеей обрубленной очи.
«Бросьте все, — говорит, — начатый труд отложите,
Этны Киклопы, и ум сюда обратите скорее:
Нужно оружье ковать для храброго мужа; потребны
Сила и рук быстрота, и все наученье искусства.
Бросьте медлительность». Он не сказал им больше, они же
Быстро на труд налегли, разделив его меж собою
Поровну. Медь ручьями течет и руда золотая,
И раноносная сталь расплавляется в горне широком.
Щит созидают они огромный, единственный против
Копий Латинских всех, и медные круги друг с другом
Вяжут седмижды они; другие ветер мехами
Ловят и вновь отдают; другие в чан погружают
Медь шипящую, гром гудит от их наковален.
С силой великой они друг за другом в лад подымают
Руки, вращая кругом щипцами цепкими сплавы.
С этим покуда спешит отец на брегах Эолийских,
Будит в низком дому Эвандра луч животворный
И пробудившихся птиц под кровлею первое пенье.
Старец с ложа встает, облекает туникой члены,
Ног обувает ступни в оковы Тирренских сандалий,
Перепоясав мечом Тегейским чресла и плечи,
Шкуру пантеры назад откинув, свисавшую слева,
Также и сторожа два с порога высокого идут
Пред господином — два пса, за хозяином следуя дружно.
К уединенному он направлялся жилищу Энея,
Помня, герой, об речах и вчера обещанном даре.
Да и Эней поднялся не менее рано, и Паллант
Сын с одним выступал, а с другим Ахат, его спутник.
Встретившись, руки они подают, садятся в средине
Дома и, наконец, услаждаются речью на воле.
«Тевкров великий вождь, я открыто скажу, что, покуда
Ты в живых, никогда не погибнет Троянское царство.
Но, чтоб достойно помочь в войне, у нас небольшие
Силы: с одной стороны мы заперты Тускской рекою.
Там же Рутул теснит, оглашая оружием стены.
Но готовлю тебе я большие народы и много
Царств богатых в союз, и это спасенье нежданный
Случай дарует: сюда ты пришел по велению Рока.
Недалеко от сих мест, на древних основанный камнях,
Град Агиллина стоит, где Лидийское некогда племя,
Славное в брани, в хребтах сидело Этрусских. Сей город
Много годов процветал, но ныне гордою властью
И жестокой войной Мезенций царь овладел им.
Что поминать о делах жестоких, убийствах тирана?
Боги да их сберегут ему на главу и потомкам.
Как он мертвых тела с живыми связывал, руки
Вместе с руками, уста — с устами, — род истязанья!
И, в объятьи держа злосчастном, сочащихся гноем
И сукровицею, так казнил их медленной смертью.
Но, устав, наконец, терпеть несказанную ярость,
Граждане и самого, и дом окружают с оружьем;
Рубят друзей и огонь бросают под самую крышу.
Он, ускользнув от резни, на пажити Рутулов в страхе
Бегством спасся и там охраняем оружием Турна.
Вот Этрурия вся поднимается в ярости правой,
Требуют казни царя без отсрочки, силой оружья.
Этим тысячам я тебя, Эней, в полководцы
Дам; ведь на всем берегу шумят и скучились кормы.
Повелевают нести знамена, но дряхлый кудесник
Судьбы вещает: «О, ты, Меонии лучшая юность,
Древних воителей цвет, кого на врага подымает
Правая скорбь и палит заслуженным гневом Мезенций!
Италу рок не судил подчинить столь великое племя:
Вы чужеземных вождей желайте!»
— и рати Этрусков
В этих осели полях, устрашенные божьим вещаньем.
Тархон ко мне посылал витий и корону со скиптром
Царскую, сам мне вручил и знаки отличия Тархон,
Чтобы я в лагерь пришел и взял Тирренское царство.
Но ледяная моя, изнуренная годами старость
Власть мешает принять, иссякла для подвигов сила.
Сына бы я возбудил, когда бы Сабелльская матерь
Не приобщила его к отчизне. Ты, чьим и годам
И породе судьба благосклонна, кто призван богами,
Тевкров и Италов вождь храбрейший, выступи в поле.
Дам тебе кроме того надежду мою и утеху —
Палланта сына, чтоб он привыкал под твоим руководством
К брани и к Марса трудам тяжелым; твои созерцая
Подвиги, с юных годов тебе удивляться учился.
Всадников дважды сто Аркадских, крепких, отборных,
Дам я ему, а тебе дарует столько же Паллант».
Только что он произнес, и молча потупили очи
Сын Анхиза Эней и с ним Ахат его верный.
Много тягостных дум прошло в их сердце печальном,
Если б им знак не дала Киферея в небе разверстом.
Ибо нежданно Эфир задрожал, сверкнуло сиянье
С громом и звоном, и все внезапно сокрылось от взора,
И Тирренской трубы раздалось завыванье в эфире.
Смотрят; опять и опять раздается грохот огромный.
Видят, как среди туч, там, где ясное небо, оружье
Рдеет в лазурной дали и гремит, друг о друга бряцая.
Остолбенели сердца у других, но витязь Троянский
Звон признает и обет, божественной матерью данный.
Он восклицает: «Мой друг, не испытывай вовсе значенья
Знамений этих святых: это я взыскуем Олимпом.
Матерь небесная мне предрекала, что знаменье это
Явит, коль грянет война, и по небу оружье Волкана
Сколько — увы! — предстоит убийств несчастным Лаврентам!
Кары какие тебе, о, Турн, я готовлю! Как много
Шлемов, тел и щитов ты будешь крутить под волнами,
Тибр, наш отец! Пусть требуют битв и рвут договоры».
Эти сказавши слова, встает он с высокого трона
И уснувший алтарь пробуждает огнем Геркулесским;
К Лару вчерашнему путь направляет и к малым Пенатам
Весело; режут овец по обычаю, самых отборных,
И Эвандр заодно, и Троянских юношей сонмы.
После отсюда грядет к кораблям, навещает дружину
И избирает из них блистающих доблестью, чтобы
С ними в сраженье итти, а часть остальная поспешно
Вниз плывет по воде, речным уносима теченьем,
Чтобы Асканию весть принести об отце и событьях.
Кони Тевкрам даны, наводнившим Тирренские нивы;
Лучший Энею назначен, которого желтая шкура
Льва окружает всего, золотыми когтями сверкая.
Мчится молва, разнося внезапно по малому граду
Весть, что к прибрежьям царя Тирренского всадники скачут.
Матери в страхе мольбы удвояют, с опасностью дружный
Страх идет, и уж Марс приближается образом грозным.
Тут родитель Эвандр, уходящего руку сжимая,
Плачем несытый, припал к нему и такое вещает:
«Если б Юпитер вернул мне прошедшие годы, каким я
Был, когда первую рать уложил под самой Пренестой
И победителем сжег щитов огромные груды;
Эрула этой рукой царя под Тартар отправил,
При рожденьи кому дала Ферония матерь
(Страшно сказать! ) — три души, способность ратовать трижды;
Трижды убитому быть: однако эта десница
Души все отняла, лишив его трижды оружья.
Не был тогда б никогда от твоих я оторван объятий,
Сын мой: Мезенций, глумясь над соседской моей головою,
Столько жестоких убийств никогда не свершил бы железом;
Города б он не лишил такого множества граждан.
Горние боги и ты, великий правитель бессмертных,
Вышний Юпитер, молю, над царем Аркадий сжальтесь,
Отчим внемлите мольбам: коль ваше веленье и воля
Рока мне сохранят невредимым Палланта сына
И на свидание с ним и на встречу осталась надежда, —
Жизни прошу и готов на какие угодно страданья.
Если ж, Фортуна, грозишь ты каким нибудь случаем страшным,
Ныне, о, ныне пускай жестокая жизнь оборвется;
Смутны надежды пока, и пока тебя, дорогой мой
Мальчик, поздних годов услада единая, крепко
Я в объятьях держу, чтобы вестник ужасный не ранил
Слух мой». Эти слова изливал отец при последнем
С сыном прощаньи, и в дом унесли упавшего слуги.
Конница между тем из открытых ворот выступала,
В первых рядах Эней и с ним Ахат его верный,
Дальше Троянская знать, посреди отряда сам Паллант,
Блеща оружьем своим расписным и яркой хламидой,
Как омытый волной океана Люцифер, боле
Прочих звездных огней любезный прекрасной Венере,
Взносит священный свой лик на небо и мрак прогоняет.
Матери с дрожью стоят на стенах, провожая глазами
Облако пыли и полк, сверкающий яркою медью.
Ратники через кусты, по самой ближней дороге,
Сомкнутым строем идут, и крик встает по равнине.
Топотом звонких копыт потрясается рыхлое поле.
Роща огромная есть возле Керита хладного тока,
По преданью отцов священная, и замыкают
Холмы отвсюду ее, опоясавши черною елью.
Если верить молве, Сильвану древле Пелазги,
Богу стад и полей, и рощу, и день посвятили,
Те, что первые встарь захватили область Латинов.
Тархон недалеко и Тиррены в местах безопасных
Лагерь разбили, и был с холма высокого виден
Весь легион, что в поля широко простирался со склонов.
Снизу подходят сюда и отец Эней, и военной
Цвет молодежи, коней и тела усталые холят.
А Венера из туч белоснежная вышла богиня,
Сыну дары принося, и, его в долине укромной
Лишь увидала вдали, отделенного хладной рекою,
Стала такие слова говорить и явилась воочью:
«Вот обещанный дар, что сработан искусством супруга,
Чтобы отныне, мой сын, ты мог вызывать без сомненья
Гордых Лаврентов на бой и с ними ярого Турна».
Бросилась, молвивши так, Киферея в объятья сына
И блестящий доспех положила напротив под дубом.
Вдосталь насытиться он не может дарами богини,
Честью такой веселясь; его разбегаются взоры:
И, восхищенный, в руках своих он вращает ужасный
С гребнем косматым шелом, изрыгающий яркое пламя,
Меч смертоносный, броню большую, из меди застывшей,
Рдяно кровавую, как загорается солнца лучами
Сизая туча, свое далеко разливая сиянье.
Легкий набедренник зрит, янтаря и золота сплавом
Весь лучезарный, копье и щита узор несказанный.
Италов здесь дела и великие Римлян триумфы,
Зная вещанья волхвов и судьбы грядущего века,
Огневладыка явил: здесь весь показал происшедший
От Аскания род и войны одна за другою.
Изобразил, как лежит в пещере Марса зеленой
Плодоносящая мать волчица, у ней под сосцами
Мальчиков двое висят, играя, и матерь без страха
Оба сосут, а она, откинув округлую шею,
Лижет обоих, тела языком звериным лаская.
Рядом представил и Рим, и похищенных с игр беззаконно
Дев Сабинских, во дни великих празднеств Цирценских,
И как вспыхнула брань внезапно новая между
Ромулидов, и Талия старца, и Куриев строгих.
Тут же те же цари, меж собою брань порешивши,
Чаши держа, алтарю Зевеса в оружье предстали.
И, свинью заколов, договор и союз заключали.
Тут же невдалеке квадриги рвали на части
Метта (о, если б ты, Албанец, слову был верен);
Тулл метал по лесам утробы лживого мужа,
И терновники все орошались брызгами крови.
Также Тарквиния в Рим приказывал снова Порсенна
После изгнанья принять, угнетая осадою город;
И бросались на меч Энеады ради свободы.
Гнева подобие в нем и угрозы ты увидал бы,
Гнева за то, что дерзнул на моста разрушение Коклес,
И поплыла по реке, оковы Клелия свергнув.
Манлий стоял в высоте, Тарпейской сторож твердыни,
Перед храмом, храня Капитолии горние; дале
Ромулов зрелся дворец и щетинился свежей соломой.
Здесь серебряный гусь, летая по позлащенным
Портикам, пел, что Галлы уже на самом пороге;
Близились Галлы, идя по кустам, и кремль занимали,
Защищены темнотой и даром сумрачной ночи.
Кудри у них золотые и вся золотая одежда;
Блещут плащами они полосатыми; млечные шеи
Золотом оплетены, и каждый в длани колеблет
Два альпийских копья; тела щитами прикрыты.
Пляшущих Салиев здесь он выковал, голых Луперков,
Митры фламинов в шерсти и щиты, упавшие с неба.
Через город везли в покойных повозках святыни
Матери чистые; здесь прибавил он неподалеку
Мрак Тартарейских жилищ и ворота глубокие Дита,
Страшные кары грехов и тебя, Катилина, на грозном
Камне висящего в дрожи пред ликами Фурий;
Праведных дальше мужей и творящего суд им Катона.
Образ был посреди широко бурлящего моря,
Весь золотой, и лазурь кипела белою пеной,
И, образуя круги, серебром сияя, дельфины
Зыбили волны хвостом, разрезая морское теченье.
Можно было узреть в средине обитые медью
Флоты, Актийскую брань и как оружием Марса
Весь закипает Левкат и сверкают золотом волны.
Италов движущий в бой здесь Август Цезарь, с ним рядом
И отцы, и народ, и Пенаты родные, и боги
Все на высокой корме: его виски извергают
Радостный пламень; звезда родовая над теменем блещет.
В месте другом при ветрах и богах благосклонных Агриппа
Гонит полки, у него, отличие гордое брани,
Блещут корой виски, морской, с золотыми носами.
С ратью варварской здесь и оружием разным Антоний,
Всех победитель племен Авроры и красного брега,
Силы Востока везет, и Египет, и дальние Бактры.
И — о нечестье! — за ним супруга Египтянка — следом.
Разом ринулись все, и пеною вкруг закипело,
Веслами потрясено и носами трехзубыми, море.
Ищут пучин: ты б сказал, что плывут, оторвавшись, Киклады,
Или с громадами гор крутые сшибаются горы.
Так напирают вожди с кораблей, тяжелых как башни,
Сыплют и паклю в огне, и летучие стрелы железа;
И от новой резни краснеют Нептуновы нивы.
Систром царица родным средь судов призывает отряды
И не чует еще двух змей за своими плечами.
Чудища разных богов и лающий дерзко Анубис
Против Нептуна царя, Венеры и против Минервы
Копья держат свои: ярится в сражении Маворс,
Сделан из стали резцом, и мрачные в воздухе Диры,
И в раздранном плаще, веселяся, шествует Распря;
Следом за нею идет с бичом кровавым Беллона.
Это увидя, свой лук Аполлон направил Актийский
Свыше, и в ужасе весь Египет, и в ужасе Инды,
Все Арабы, и все повернули спину Сабеи.
Было видать, что сама царица пустила по ветру
Плыть паруса, разрешив уже ослабевшие снасти.
И ее средь убийств побледневшую в чаянье смерти
Огневладыка волной и Япигом носиться заставил.
А насупротив Нил, с огромным телом, печальный,
Грудь свою раскрывал широко и всего одеждой
В лоно лазурное звал и в убежище струй побежденных.
Цезарь, с триумфом тройным въезжающий в Римские стены,
Свой бессмертный обет посвящал богам Италийским,
Трижды сто алтарей величайших воздвигнув по граду.
Всюду по улицам шум от игр и рукоплесканий;
В храмах — хор матерей, во всех — алтари; пред ними
Устлана вся земля быками убитыми; сам он,
На пороге воссев белоснежном светлого Феба
И рассмотревши дары народов, к гордым колоннам
Встает; длинной чредой идут племена побежденных,
Разные по языку, по виду одежд и оружью.
Здесь Номадов парод, распоясанных Афров, Лелегов
Мульцибер изобразил, стрелоносных Гелонов и Каров.
Там усмиренной волной Эвфрат протекал, там Морины,
В дальних пределах земли живущие, Рейн двоерогий,
Рвущий мосты Аракс и неукротимые Даги.
Этим узорам щита Волканова, матери дара,
Он дивится и образам рад, не зная событий
И поднимая плечом потомков славу и судьбы.