БАЛЛАДА ЭДГАРА ПО
Бил Верховный Час: двенадцать! Думается, что мне делать
над финалом фолианта Знаний Индии и Дня?
Змийка с глазиком бурлила в колбе винного бокала.
Глаз-фиалка, глаз-фиалка заморгался у меня.
«Древо Знанья» ― дурь за темя: «Мир лишь звон, а мы лишь звенья»…
Вот ворвется с тростью Зверя
Гость!
В сорок третьем декабре мне соль Столиц ― свистулька в Бремне.
Мой камин ― как мак! ― спиралью электричества у лир.
Я смотрю в санскрит, ― смеяться! Пью ― о сеть сердцебиенья!
Что слеза моя стрекозья ― бюсту женщины Линор!
Я, блюститель фразы, Муза, здесь на чердаке маразма,
где в оконце ― из мороза
лавр!
Как из Индии за Невский запахнемся занавеской
за Нью-Йоркский тост Леньградский: «кто там тростью в стекла бьет?»
Может, молотком из бронзы сам Э. По, скиталец бездны,
хочет мой лимонец брынзы съесть, связать меня за бинт?
Но мы с ним, как с че-ловеком По-дойдем лечиться к чашам,
руки к рукописям, к чтеньям, ―
Брат!
Стужа, стужа у камина, припустил я два колена,
встал я ― столб у кабинета! ― ив оконце дал вопрос: ―
Сэр, ― спросил я, ― что ж вы бьете тростью в стекла, как в балете
Люцифер в цилиндре? Бросьте! ― все описано о вас.
Улица переобута фонарями Петербурга,
двор-дворец, петух-петарда, ―
вальс!
Люстры, все танцуют гибель, в кресле из сафьяна Гоголь
усмехается с власами… Ус махается, Денис!
Гоголю еще семнадцать. Площадь же уже Сенатска.
Пушкин вычеркнут из списка. Лермонтова «демонизм»
еще ящеркой в ресницах, еще рано на рапирах
днесь!
Что вам, Эдгар, наша Росса? Ваши рифмы ― Аараф-роза,
наши рифмы ― риск и розга и кираса и Иркутск.
Где вам с рюмкой-Реомюром ― с нашим спиртом-Цельсий-рудам
у Урала? ― Улялюмы? Крестной кровью ― из Искусств?
Ваша дамская свинина ― для дамасского сонета?
Русский мальчик ― с револьвером, ―
икс?
Вот грядет он в бакенбардах, вот грозит Кавказу в бурках,
в лодке-люльке на Лубянке пишет с пулей: «не винить…»
Вот он в «Англетере» вены водит бритвой, ― мы виновны,
напустили крови в ванны и купаемся во вних.
Наши женщины Елабуг, Рождества и в петлях елок,
А не Аннабели Яблок
ведь…
Я открыл окно из тучи: рассекретить тайность трости.
И взошел, бесцеремонен, ворон племени ворон.
Именно: как пиротехник лапой встал на подоконник,
он Линор мою, как мрамор ― осмотрел со всех сторон.
Он за крылья и не взялся, когти взял, на бюст взобрался,
сел, и что ему воззванья
вин!
Все же я воззвал: «Ты выбрит, с хохолком, а Дух мой вылит
в чаши. Кто есть кто их выпьет? ― Ты пророк и я писец.
Если выпьем ― ветер выйдет в Индию. Ну кто вам верит,
золотой, зловещий вырод с носом мифа? Не певец.
Ты не трус, физиономья, Гость из Книг, Труба финалья…
Как, ответь, твоя фамилья,
птиц?
«Никогда!» ― ответил птиц мне… Дикция-то ― радьо-песне!
Мужа речь. Два льда в две чаши? Или ― в залп и не до льда?
Я, с лицом не социальным, с серпами волос и с сердцем,
осчастливлен созерцаньем врана класса «Никогда».
Я раскол внесу, как Никон, в птицеводство, птиценигиль,
именем таким, как «Никог —
да…»
Существо сие в бинокле сидит на скульптуре-бюсте,
перо в перстнях и в наперстках, с пряжкой в башмаке ― нога.
Пожалей меня, варягу… (на звездах друзья! ― вдруг вздрогну,
я писатель письмен в строку, ― ни двора мне, ни кола).
Грустно мне, о град Царь-Токарь!.. Не бросай меня и ты хоть,
будем в масти вместе тикать…
Вран мне ― в рот мне: «Никогда!»
Рот мой ― ряд парадонтоза, а язык ― лишь перифраза…
От Иркутска до Парижа и к Варшаве чрез Тюмень, ―
телефоны-лафонтены: я повсюду ел лимоны,
фруктожвачное, я лимфы из посуды пил в темень.
Жуть жива: чердак и чаша, клавиши, чаинка Часа,
в форточку балтийска чайка ―
День?
Что ж ты подразумевала, птиц мой, вран мой после зала,
где мой Рим рукоплескала публика оваций-сцен?
Как я жил и с каблуками как я шел и как балконы ―
в цветиках под колпаками! ― Карфаген и Сципион!..
Как твердил меня червонный туз мой, Герман, тост чиновный,
нелюдь я, ― он Человечий
Сын!
Что ты сидишь, си-барита, Ев англист от Серафима,
ты ― гостилец мой, зачем ты философью заучил?
Не Линор ли шла, звенела платьицем по доскам Звука,
но по звуку не закапать ― микрофон озвучен в зал.
Залпом, залпом! ― пей мой за Ли-нор, за Сорок ― Век Зозули!
Струнки в странках: все мы Звери, ―
льзя ль?
«Никогда!» ― ответ. Я думал: ты вещь жива, дай Бог ― дьявол,
буду жить, как ты ж, у дуба ― ни Линор и ни труда.
Но ответь мне: в том тартаре встретимся ль мы с ней и так ли,
пусть не в ситце, не в тиаре (извещен я: нагота!).
Будем ли мы там и те ли? ― души пусть! ― не трать о теле,
говорить хоть с глазу ― то ли?
― Никогда!
Будь ты проклят, птиц-заика, Nevermore есть слово знака
из латыни льдинка звука, ― испаряется вода.
Ты, владелец птичья тельца, ты, оратор, ты, тупица,
так в моем санскрите текста этот знак уже ― вражда.
В этом доме на соломе, в этом томе на слаломе
мифов, грифов, ― веселее
нам, висельчакам «всегда».
Есть «всегда» для нас цитатник: «Во саду ли Ганс Цыпленок,
в огороде ль Кюхельгартен, в результате ль Бухенвальд?»,
то есть Книжный Лес, а в оном ― мой Читатель, ― о не овном! ―
с перстеньком и с омовеньем сам идет с костями бед,
в лакированной перчатке бьется в тесной он печурке,
мы смеемся; ― Пой по Чаше,
бард!
Вран «всегда» сидит на бюсте, я «всегда» пишу в бумаге
тыща первый и две тыщи семьдесят девятый год.
Он с глазами, я с глазами. Оба смотрим в оба: гири
на Часах!.. И с градусами в наших чашах го-о-лод.
И «всегда» Линор из ситца яды пьет в Нью-Йорке секса,
И Священного Союза
гимн!