СКАЗАНИЕ О ГРАДЕ КИТЕЖЕ
И я вернусь в тот город Китеж,/ туда, где вырос.
Нырну в тот омут, где ворота/ вращает стража.
И возвращение мое/ расценит стража
как вражью вылазку,/ возьмет/ на подозренье.
И я приду к своей жене,/ в хоромы храма.
― Где скот? ― спрошу я. / ― Сожрала стража,/ на обувь шкуры.
― Где сын? ― спрошу я. / ― Убила стража,/ четвертовала.
― Где дочь? ― спрошу я. / ― Три смены стражи,/ сто сорок стражей
твою насиловали дочь/ поочередно.
― А ты? ― спрошу я/ жену. ―/ А челядь?.. / А побратимы?..
― Молчала челядь, ― жена ответит,―/ а побратимы
вступили в стражу, во избежанье/ подозрений,
я вышла замуж за самодержца,―/ жена ответит.
Так я вернусь в тот город Китеж,/ туда, где правил,
где заправляла делами челядь/ и побратимы.
И не могли они, монголы,/ сдолать наш город,
где каждый первый ― герой,/ где каждый/ второй ― бессмертен.
Я обратился:/ ― Побратимы,/ давай по правде:
сдадим поборникам свободу/ или потонем? ―
И мы зажарили живьем/ быков сто тысяч!
Еще визжащих кабанов/ сто сотен тысяч!
Последний скот/ последовал/ таким исчадьем,
что солнце ползало по небу/ двумя клопами!
Мы затонули в полночь. Полностью. До нитки.
Остались только кляксы клюквы/ да песни смердов,
да песни смердов/ про бессмертный/ Град Героев.
Вот я вернусь в тот город Китеж,/ в тот Град Героев.
Как видоизменилась челядь/ моей державы!
Ни огонька на дне болота. / Дни побледнели.
Не ржут кобылы. / Не режут злаки. / Не жарят жир.
Носы, торчащие, как сучья,/ хрящи прогнули
и окончательно скурносились/ по-рыбьи,
луноподобные усы/ окостенели,
как будто человечья челюсть,/ но жабьи жабры:
так видоизменилась челядь/ моей державы.
Но я вернусь в тот город Китеж,/ туда, где верность
в то время почиталась вровень/ с богами хлеба.
Никто не ждет меня в том граде. / Кто ждал ― тот предал.
И я возьму с собой двенадцать/ головок лука,
чтоб с головой моей тринадцать/ головок было.
Ведь лук―/ последнее растенье живой природы,
и в эту эру/ исторгающее слезы.
И обращусь я к самодержцу:/ ― Ты в самом деле
сам держишься? / И сам всё держишь? / ― Всё держит стража.
И сам немножечко держусь. / Народ, навроде,
меня поддерживает сам… / как скажет стража. ―
И я на площадь положу―/ пускай поплачут ―
мой лук,/ наивные останки живой природы.
В краю,/ где столько веков/ выковывали бодрость,
где только видоизменялись,/ где за слезинку
снимали голову, как лапоть,/ где за слезинку
срезали голову, как прыщик,―/ рыдала стража!
Народ производил рыданья/ поголовно.
Сам самодержец, вождь серьезный,/ звезда на зобе,
заместо слизи кусая слезы,/ предался злобе.
Но не забыли меня казнить/ и не забыли
зарыть двенадцать головок лука/ в ближайший омут.
Когда-нибудь, потом, гораздо/ позднее, после
взойдет над городом/ двенадцать головок лука
и голова моя взойдет/ предупрежденьем:
я не последний из казненных,/ не последний.
* * *
Но говорят, что город Китеж/ никто не видел.
Что ж, предположим:/ никто не видел. / Предположим…
1960-1962