5
Спи, ибо ты ночью ― ничья,
даже в объятьях.
Пусть на спине спящей твоей
нет мне ладони.
Но я приснюсь только тебе,
даже отсюда.
Но я проснусь рядом с тобой
завтра и утром.
Небо сейчас лишь для двоих
в знаках заката.
Ели в мехах, овцы поют,
красноволосы.
Яблоня лбом в стекла стучит,
но не впускаю.
Хутор мой храбр, в паучьих цепях,
худ он и болен.
Мой, но ― не мой. Вся моя жизнь ―
чей-то там хутор.
В венах ― вино. А голова ―
волосы в совах.
Ты так тиха, ― вешайся, вой! ―
вот я и вою.
Хутора, Боже, хранитель от правд, ―
правда ― предательств!
Правда ― проклятье! С бредом берез
я просыпаюсь.
Возговори, заря для зверья ―
толпища буквиц!
Боже, отдай моленье мое
женщине, ей же!
Тело твое ― топленая тьма,
в клиньях колени,
кисти твои втрое мертвы ―
пятиконечны,
голос столиц твоего языка ―
красен и в язвах,
я исцелил мир, но тебе
нет ни знаменья,
жено, отыдь ты от меня, ―
не исцеляю!
Спи, ибо ты ночью ― ничья,
даже в объятьях.
Пусть на спине спящей твоей
нет мне ладони.
Но я приснюсь только тебе,
даже отсюда.
Но я проснусь рядом с тобой
завтра и утром.
Небо сейчас лишь для двоих
в знаках заката.
Ели в мехах, овцы поют,
красноволосы.
Яблоня лбом в стекла стучит,
но не впускаю.
Хутор мой храбр, в паучьих цепях,
худ он и болен.
Мой, но ― не мой. Вся моя жизнь ―
чей-то там хутор.
В венах ― вино. А голова ―
волосы в совах.
Ты так тиха, ― вешайся, вой! ―
вот я и вою.
Хутора, Боже, хранитель от правд, ―
правда ― предательств!
Правда ― проклятье! С бредом берез
я просыпаюсь.
Возговори, заря для зверья ―
толпища буквиц!
Боже, отдай моленье мое
женщине, ей же!
Тело твое ― топленая тьма,
в клиньях колени,
кисти твои втрое мертвы ―
пятиконечны,
голос столиц твоего языка ―
красен и в язвах,
я исцелил мир, но тебе
нет ни знаменья,
жено, отыдь ты от меня, ―
не исцеляю!