Когда, уча ребячьей грамоте,
Про ад рассказывали мне,
Я закреплял в покорной памяти
Слова о дивной старине.
Я после слышал ― «плюнь на Библию»,
Я слышал ― «плюнь и не греши»,
Но ― яд мечтаний! ― как я выплюю
Твой тихий омут из души?
Пускай он тих ― в нем черти водятся
И держат в адовом плену
Невинную, как богородица,
И небывалую жену.
Ей светят розовые факелы
На топком омутовом дне,
Куда их выронили ангелы,
Летая в темной вышине.
И бледным символом бессилия,
Самоубийства и стыда
Цветет молитвенная лилия
На глади тихого пруда.
Под зеркало его поверхности
Кто ― грубый ― смеет заглянуть? ―
Лицо склонившегося в дерзости,
Смеясь, выплескивает муть,
И только мы, ее носители,
Поэты, верные мечте,
Смех пленницы в сырой обители
Порою слышим в темноте.
7 апреля 1925
Про ад рассказывали мне,
Я закреплял в покорной памяти
Слова о дивной старине.
Я после слышал ― «плюнь на Библию»,
Я слышал ― «плюнь и не греши»,
Но ― яд мечтаний! ― как я выплюю
Твой тихий омут из души?
Пускай он тих ― в нем черти водятся
И держат в адовом плену
Невинную, как богородица,
И небывалую жену.
Ей светят розовые факелы
На топком омутовом дне,
Куда их выронили ангелы,
Летая в темной вышине.
И бледным символом бессилия,
Самоубийства и стыда
Цветет молитвенная лилия
На глади тихого пруда.
Под зеркало его поверхности
Кто ― грубый ― смеет заглянуть? ―
Лицо склонившегося в дерзости,
Смеясь, выплескивает муть,
И только мы, ее носители,
Поэты, верные мечте,
Смех пленницы в сырой обители
Порою слышим в темноте.
7 апреля 1925