Весь день гоньба под знаком исполкома,
Верти до ночи ручку колеса,
Где совещанья, речи, пыль и громы ―
Ты доброволец, ты не нанялся!
Необходимость машет булавой,
Хвали и злись, ручайся головой,
Пока внезапно день не испарится,
И к полночи он различает лица
Лишь с точки зренья боевой
Или досадной единицы.
Блокада вкруг, как петли паука,
Давай солдат ― крепись, товарищ Раков,
В ночной глуши досаден с потолка
Летящий герб в махорочных зигзагах.
И особняк, где шли пиры, обеды,
Черт знает что ― в дыму других печей,
И в нем кипит, как варево победы.
Весь срочный быт военных мелочей.
Телефонист молодой
Перехмурил брови ―
Он сидит, как под водой,
Иль витает с крышей вровень.
Страна полна такими,
Привычными, что крик,
Красноармеец имя им,
А век их не велик.
И Раков смотрит: вот из тех ―
Телефонист,
Кому отдать сейчас не грех ―
Своей лепешки лист.
«Товарищ, ешьте!»
«Военком, я сыт.
Я из гусаров спешен,
Я даже сбрил усы.
Из роты Карла Либкнехта,
В войне четвертый год,
Пишу стихи, отвыкнуть чтоб
От всяческих забот».
«А ну-ка, попробуйте»… Сразу растет,
Лицо тяжелеет, но грусть водолаза
Кошачьим прыжком заменяется сразу,
Слова начинают зеленый полет:
«Книги друг к другу прижались,
В праздности шкап изнемог,
Вы разве в шелке рождались,
Гордые дети берлог?
В щепы ― стеклянные дверцы,
Праздничных строк водопад
Каждому в душу и сердце ―
Пей и пьяней наугад.
В буре ― спасение мира,
К ней восхваленно взывай,
Души лови ― реквизируй,
Если негодны ― взрывай».
«Интеллигент, ― подумал Раков тут, ―
Такие все иль пишут, или пьют.
Вы искренни ― в том зла большого нет,
Но революция гораздо проще,
На кой вам черт разбитый кабинет,
Откуда книги тащите на площадь?..»
И он зевнул, стремясь зевнуть короче.
Ушел, засел до солнца коротать
Часы в бумажной пене и окрошке,
К рассвету мысли начали катать
Какие-то невидимые крошки.
Мышиный мир наладил визготню,
Стих мелькнул, усталость вдруг упрочив,
Окно зажглось ― и солнце на корню
Увидел он, ― и солнце было проще.