Есть в стане моем ― офицерская прямость,
Есть в ребрах моих ― офицерская честь.
На всякую муку иду, не упрямясь:
Терпенье солдатское есть!
Как будто когда-то прикладом и сталью
Мне выправили этот шаг.
Недаром, недаром черкесская талья
И тесный ременный кушак.
А зорю заслышу ― Отец ты мой родный! ―
Хоть райские ― штурмом ― врата!
Как будто нарочно для сумки походной ―
Раскинутых плеч широта.
Всё может ― какой инвалид ошалелый
Над люлькой мне песенку спел…
И что-то от этого дня ― уцелело:
Я слово беру ― на прицел!
И так мое сердце над Рэ-сэ-фэ-сэром
Скрежещет ― корми-не корми! ―
Как будто сама я была офицером
В Октябрьские смертные дни.
Сентябрь 1920
(NB! Эта стоки в Москве назывались “про красного офицера”, и я полтора года с неизменным громким успехом читала их на каждом выступлении по неизменному вызову курсантов)