ДОМИК В СВЕРДЛОВСКЕ
ПОЭМА
1. При обсуждении проекта о здравоохранении вошел Свердлов и сел на стул позади Ильича. Семашко кончил. Свердлов наклонился к Ильичу и что-то сказал.
— Товарищ Свердлов просит слова для сообщения.
— Я должен сказать, — начал Свердлов обычным своим ровным голосом, — получено сообщение, что в Екатеринбурге расстрелян Николай. Николай хотел бежать. Чехословаки подступали.
Молчание всех.
— Перейдем теперь к постатейному чтению проекта — предложил Ильич.
Из книги «Последние дни Романовых».
2…. Лачужки этой нет уж там. На месте ее построен трехэтажный дом.
Из «Домика в Коломне» Пушкина.
I
― «Детали исторических событий
Меня чаруют тайнами давно ―
Я не могу, прочтя о них забыть ― и
Дать опуститься памяти на дно.
Лишь им одним в унылом нашем быте
Гореть кровавым пламенем дано,
Лишь в них одних мы видим, как на блюдце,
Трепещущую душу революцьи».
II
Так думал неизвестный гражданин
С тючком в руке, в разливе буйном зала,
Среди корзин и нагруженных спин,
Стремясь, куда теченье указало.
Он только-что сошел совсем один
Под сводами свердловского вокзала.
(«Свердловск» ― октябрьских пораженье пург,
По старому же «Екатеринбург»).
III
Портрет героя ― упустивши это,
Начать поэму ― нехороший тон.
Но, так как слаб оригинал портрета,
Двумя штрихами вам предстанет он: ―
Сжимающим картонный край билета,
Отброшенным толпою на перрон,
Тем паче, что поэма ― я не скрою ―
Другому посвящается герою.
IV
Он был одет в короткое пальто,
Пузырился вельвет потертой кепки,
Безбурное довольство разлито
В его фигуре ― толстенькой и крепкой.
Он был мечтатель ― говорил про то
Взгляд сквозь очки ― блестящий и нецепкий
Очков оправа, шириной крича,
В нем ясно обличала москвича…
V
Вокзальный свод, изогнутый как глобус,
Остался сзади гулок и высок.
И, затаив отчаянье и злобу,
Стремительней чем взвившийся песок,
Рванулись все в единственный автобус,
Из близстоящих выжимая сок.
Придушенная женщина орала ―
Так бьется сердце Красного Урала…
VI
Товарищи! Признаюсь не тая:
Я не знаток вседневных тин и тинец:
Не виды гор поет строфа моя,
Не виды переполненных гостиниц:
Могуч Урал, кипуч Свердловск, но я
Иной в поэме вам припас гостинец. ―
А потому не надобно длиннот ―
«Короче» как рекомендует Нот.
VII
А потому велит холодный разум
На время незнакомца устранить,
Поэмы нашей основную нить. ―
Здесь вымолвить одну довольно фразу:
Читатель, погоди судьбу винить,
Что нами нить поэмная ведома
Для самого обыденного дома.
VIII
Да, этот дом ― обыкновенный дом
Над городом заложенный высоко,
На площадь выступая передом,
Зарывши в землю ряд подвальных окон.
Этаж второй придавлен в доме том,
Желтеет дверь с проулочного бока,
Гранитен вход, просторны двор и сад
И слепо смотрит меловой фасад.
IX
Но почему глухим забором дважды
Был этот дом недавно окружен?
Но почему он сушит странной жаждой
Умы окрестных кумушек и жен?
Здесь проходя, свердловский житель каждый
Приезжему заметит:―» Это он!»
И жители деревни и предместий
Ту площадь называют «Площадь Мести?»
X
Однако, разбудив догадок рой,
Пущу по старому пути перо я:
Мы домом увлеклись, а той порой
Забыли про вокзального героя.
Итак, вернемся, вспомним: наш герой
В автобус порывался, землю роя.
Он бился, бил, оттаскивал, висел,
Но, как москвич, конечно, влез и сел.
XI
Теперь туда. Мелькнули улиц лица,
Булыжный камень под колеса лег…
― Кондуктор, мы должны остановиться..?
― Приедешь в центр, оттуда недалек…
Дома взлетают, улица стремится,
На сердце ожиданья уголек.
― Вот этот дом! ― На горке? Не в конце ли?
И он уже почти у самой цели.
XII
Пренебрегая солнечным прудом,
Свердловским видам не отдавши дани,
Он в гору поднимается с трудом
По мостовой, среди садов и зданий,
И вот уже ― к земле припавший ― дом,
Венец его надежд и ожиданий.
И наш герой уже глазами ест
Коричневый, облупленный под’езд.
XIII
― «Так вот оно, откуда весть забила,
Как колокол, сквозь страны и моря.
Так вот она, уральская могила
Последнего российского царя. ―
Она в себе так много затаила
Народной крови, выплеснутой зря…
Царизм прошел, как мрак и непогода.» ―
Так рассуждал герой наш возле входа.
XIV
Читатель. Незнакомца не кори.
Он был историк пламенный и кроме
Того, Романовым отвел отдела три
В своем последнем стихотворном томе.
Он думал, замирая: «Там внутри…
Что может быть теперь в подобном доме?
Рука на двери. Не волнуйся, верь…
И медленно пред ним открылась дверь.
XV
Он входит внутрь. Вот здесь, на месте этом
Трехгранный штык отбил известки край
Здесь лестницей и вытертым паркетом
Прошел наверх последний Николай.
Здесь караул, дремля перед рассветом,
Хватал винтовки, слыша дальний лай,
И громыхала медленным andante
Проверочная поступь коменданта.
XVI
За вестибюлем чинных комнат ряд:
Здесь Николай шагал, гадая беды,
Здесь гордая Алиса, говорят,
Свивала «дни в молитвенные бреды,
И четырех бледнеющих царят
Нарпитовские мучали обеды,
Хоть доктор Боткин, коренаст и сед,
Старался шуткой оживить обед.
XVII
Когда ж напором фронтового вала
Их приговор скрепился наконец,
Не здесь ли в равнодушный свет подвала
Их провели под частый стук сердец.
И эхо мокрых стен передавало
Стрельбу и крики из конца в конец,
И грузовик, уставясь в землю тупо
В рассветной мгле дрожал под грузом трупов…
XVIII
Так, вознесясь в воображенья храм,
Проходит он, далек деталей странных:
Пустынны комнаты, лишь по углам
Ряды шкафов блестящих и пространных,
На стенах развороты диаграмм:
«Товары, цены, кон’юнктуры, страны»…
Но он все дальше, мыслью завлечен.
И вдруг ухвачен кем-то за плечо.
XIX
Похолодев от неземного страха,
Он липкой дрожью изошел и сник:
Не призрак ли восставшего из праха
Являет свой окаменелый лик?
Он смотрит робко: белая рубаха
Расстегнутый небрежно воротник,
В чернильных пятнах серая штанина ―
Все признаки живого гражданина!
XX
На бритых скулах бился мускул туг,
Поток волос глазам на перерез лил,
Сжимались пальцы загорелых рук: ―
Кто вы такой? И для чего залезли
В Музей Экономических Наук?
― Но, гражданин, я извиняюсь… Если
Ошибся я… Ведь этот домик… ― Это
Дом краевого Университета.
XXI
И посетитель, спину распрямив,
Спешит мандаты вынуть из карманов: ―
«Меня послал сюда Центроархив.
Я жертва хулиганского обмана.
Я извиняюсь… Значит это миф,
Что здесь расстрелян Николай Романов?
Зевнул допросчик и протер глаза: ―
«Я этого, братишка, не сказал».
XXII
«Николка, верно, был расстрелян здеся,
Пришли сюда колчаковцы потом…
Но этому годов пожалуй с десять
И заново отделан этот дом.
Он вычищен и перекрашен весь. Я
Могу свободно поручиться в том.
Тем более, порыться если в стаже,
Я был красногвардейцем царской стражи».
XXIII
И отступив взволнованно на шаг,
Глядит историк с жадным интересом: ―
Вот этот, оправляющий кушак,
Вот с этим взглядом ясным и белесым,
Он видел Николая точно так,
Как я его. Он все расскажет мне сам…
― «Товарищ, я стремился с давних пор…
Товарищ, за подобный разговор…»
XXIV
… И тот ответил, разминая скулы,
Глаза с недоумением подняв: ―
О чем же вам? Ну ясно ― караулы,
Он на виду, конечно, день со дня…
― Он был солидный, стройный? ― Нет, сутулый.
― Ну? ― Что ж еще вам нужно от меня?
Стоишь и все. Заноют все суставы,
А говорить ― запрещено уставом.
XXV
«Но вам, товарищ, самый быт знаком.
Где прочие участники расстрела?
― Белобородов там у вас нарком,
Другие тоже не сидят без дела…
Да бросимте, братишка, о таком ―
Все это безусловно устарело…»
Но, нервы напрягая словно трос,
Он продолжает медленный допрос.
XXVI
― Обедали? ― Вот в этом самом зале.
― А караул? ― Вот здесь, вот там, вот тут…
― Расстреляны? ― Расстреляны в подвале…
― И что же? ― Расстреляли и капут.
― А можно посмотреть его? ― Едва ли.
Он заперт, вероятно ― там живут…
Но вдруг очнувшись, оживившись сразу,
Он убыстрил отчетливые фразы.
XXVII
― «Товарищ, дай спросить у знатока.
Не боги разворачивают горы ж ―
Я в школе политграмоты пока
И, видите, работаю как сторож.
Беру всерьез ученье за бока,
Все вечера просиживаю. Скоро ж
Хочу в Москву. Теперь скажите: как
Направить заявленье на рабфак?»
XXVIII
Но неприкрытой прозою томим,
Герой наш ничего уже не слышал:
Так, верно, Катилина бросил Рим,
Так, верно, Керенский к шофферу вышел.
Он к выходу метнулся. Перед ним
Открылись двери, заблестели крыши
И, подбежав к извозчику, сказал
С отчаяньем:―» Извозчик! На вокзал!»
XXIX
А в синеве сирен заводских гуды,
Под музыку которых льется пот.
А в учрежденьях бьются ундервуды,
Как бились ежедневно круглый год.
И кирпичей наваленные груды ―
Предвестники строительных работ,
Над чертежом канав, которым вспорот
Перерожденный, строющийся город.
XXX
Он переполнен радостным трудом,
Он в окруженьи будничных материй;
Над чахлым губернаторским прудом
Вскипает жизнь новаторских артерий.
И горбится кургузый, белый дом,
Как памятник непризнанной потери,
Как огонек, который все бледней
В горящем озареньи новых дней!
Свердловск-Москва.
Лето 1926 г.