ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
КАЗНЬ
Дед мой был/ Мастак по убою,
Ширококостный,/ Ладный мужик.
Вижу,/ Пошевеливая/ Мокрой губою,
Посредине двора/ Клейменый бык
Ступает,/ В песке копытами роясь,
Рогатая, лобастая голова…
А дед/ Поправляет на пузе/ Пояс
Да засучивает рукава.
― Ишь ты, раскрасавец,/ Ну-ка, ну-ка…
То ж, коровий хахаль,/ Жизнь дорога! ―
Крепко прикручивали/ Дедовы руки
К коновязи/ Выгнутые рога.
Ласково ходила/ Ладонь по холке: ―
Ишь ты, раскрасавец,/ Пришла беда… ―
И глаза сужались/ В веселые щелки,
И на грудь/ Курчавая/ Текла борода.
Но бык,/ Уже учуяв,/ Что слепая
Смерть притулилась/ У самого лба,
Жилистую шею/ Выгибая,
Начинал крутиться/ Вокруг столба.
Он выдувал/ Лунку ноздрями,
Весь―/ От жизни к смерти/ Вздрогнувший мост.
Жилы на лопатках/ Ходили буграми,
В два кольца свивался/ Блистающий хвост.
И казалось,/ Бешеные от испуга,
В разные стороны/ Рвутся, пыля,
Насмерть прикрученные/ Друг к другу ―
Бык слепой/ И слепая земля.
Но тут нежданно,/ Весело,/ Люто,
В огне рубахи,/ Усатый, сам
Вдруг вырастал/ Бычий Малюта
С бровями,/ Летящими под небеса.
И-эх! / И-эх! / Силушка-силка
Сердцу бычьему перекор, ―
В нежную ямку/ Возле затылка
Тупомордым обухом/ Бьет топор.
И на бок рушится/ Еще молодой,
Рыжешерстый,/ Стойкий, как камень,
Глаза ему хлещет/ Синей водой,
Ветром,/ Упругими тростниками,
Шепчет дед:/ ― Господи, благослови… ―
Сверкает нож/ От уха до уха, ―
И бык потягивается/ До-олго… глухо…
Марая морду/ В пенной крови.
(Рассвет, седая ладья луны,
соборный крест блестит, из колодцев
вода, вытекая, над ведрами гнется.
Стучат батожками копыт табуны.
Два голоса встретились. Оглашена
улица ими. Гремят колодцы.
Рассвет. И гнутой ладьей луна,
и голос струей колодезной гнется.)
Девка
Ты, дядя, откудова?
Казак
Кокчетавской станицы.
Девка
По облику глядя, дак ярковский, чо ли?
Казак
Ярковский и есть.
Девка
А! Ну, так я побегу.
Казак
Куда в рань такую?
Девка
Не слышал рази,
Седни/ Возле Усолки/ Наши
Гришку Босого/ Кончают…
(Тихо. Кони ноздрями шумят.
Розовый лес и серый камень,
росой полонен любой палисад,
девка бежит, стуча каблучками.
Берег туманен. Сейчас, сейчас!
Первый подъязок клюнет на лесу,
выкатив кровью налитый глаз,
и повторит петух под навесом.)
1-й пьяный
Ну ладно, повесьте, повесьте,
сукины сыны, вот я весь тут.
2-й пьяный
Совершенная правда.
Никто нам пить запретить не может.
(Сейчас, сейчас! Раскрыты ворота,
и лошади убегают туда,
где блещет иконною позолотой
еще не проснувшаяся вода.
Как будто бы волны перебирали
ладони невинных улыбчивых дев,
сквозили на солнце и прятались в шали,
от холода утреннего порозовев.
Стоит в камыше босоногое детство
и смотрит внимательно на поплавок.
О, эти припевы, куда же им деться
от ласк бессонных и наспанных щек!)
А делают это вон как:/ Яме
Перекрестили/ Лесинами пасть,
Сплелись лесины/ Над ней ветвями,
А яма молчит/ И просит―/ Упасть.
На тех лесинах/ Сороки сидели,
На тех лесинах/ Зимы седели,
Их трогали ночь/ И утренний дым,
Туман об них/ Напарывал пузо, ―
А тут аркан/ Приладили/ К ним,
С петлей на конце/ Для смертного груза.
Прибежала/ Здришная женка Седых ―
Заспанная,/ Только что/ С-под одеяла,
К яме толкнулась:/ ― Куды? / ― Сюды.
― Батюшки! / Неужто же запоздала?
― Успешь, ― утешали,―/ Годи, успешь… ―
К яме/ Старый выслуга:/ ― Люди!
(По-вороньи клоня/ Буграстую плешь.)
А не мелка ли такая/ Будет?
― Ого! ―/ Папахой скрыл седину,
Провел/ Устюжанин сердитоскулый
Пузатую,/ Чуть живую жену.
Кругом шепоток:/ ― На сносях. / Ра-азду-ло… ―
Других не тесня,/ Пришли Ярковы,
Чубов распустив/ Золотой ковыль.
Народ зашумел:/ ― Босые! ―/ И снова:
― Меньшиковы! / ― Меньшиковы! / ― Меньшиковы! ―
Все начальство,/ Вся знать/ При шпорах:
Шесть колец,/ Семь колец,/ Восемь колец.
Только! И сызнова/ Долгий шорох: ―
Босые, Босые… / ― Босой-отец!
Женка Седых:/ ― А где же Гришка? ―
Ей враз/ Похохатывали:/ ― Ишь ты, что ж!
Гришке, брат,/ Гробовая, брат, крышка!
Гришка, брат, будет,/ Коли подождешь…
Таратайка. / Иноходь. / Хаджибергенев!
― Аман-ба! В дороге―/ Четыре дня. ―
Пайпаки/ Шлепают о колени.
Плывут в глазах. / Два жирных огня.
Пока бунт―/ Не улажено много дел:
Слушал/ Робкое жен/ Дыханье,
В темной, круглой/ Юрте сидел,
С пальцев слизывал/ Жир бараний.
― Аман-ба! / Повесят? Закон суров! ―
Он не слышал в степях/ Об этом приказе…
― Деров! / ― Где Деров? / ― Деров, Деров! ―
И вот он встал/ Хозяином казни.
И вот он встал,/ Хищный, рябой,
На хрупком песке. / На рябой монете,
Вынесенный/ Криворукой судьбой,
Мелкотравчатый плут/ И главарь столетья,
Ростовщик,/ Собиратель бессчетных душ,
Вынянченный/ В подстилках собачьих.
В пиджаке,/ Горбоносый, губернский муж,
Волочащий/ Тяжелые крылья удачи.
На медлительных лапках/ Могучая тля,
Всем обиженным ― волк,/ Всем нищим ― братец,
Он знал―/ По нему/ Не будут стрелять,
И стоял,/ Шевеля брелками,/ Не пятясь.
Он оглядывал свой,/ Взятый в откуп,/ Век,
Чуть улыбчиво/ И немного сурово ―
Это сборище/ Потных тел, и телег,
И очей… / ― Арсений Иваныч, готово! ―
И машина пошла… / Саблями звеня,
Караул напустил/ Конского пляса
В быстрых выплесках/ Сабельного огня,
Кровяных/ Натеках лампасов.
И станица рванулась―/ Эй, эй! ― вперед,
Тишины набирая,/ Шалея, ―
Устюжаниных,/ Карий род,
И Ярковых/ Славимый род,
И Босых/ Осрамленный род.
Рот открывши, вытянув шеи.
И машина пошла. / И в черной рясе
Отец Николай/ Телеса пронес,
И―/ Вслед за ним,/ Беленый, затрясся
На телеге Гришка: простоволос,
Глаза притихшие… / Парень-парень!
Губы распущены… / Парень-парень!
Будто бы подменили ― зачах…
(Только что/ Пыль золотая/ В амбаре
Шла клубами/ В косых лучах.
Только что еще/ Лежал на боку,
Заперт,/ И думал о чем-то тяжко,
Только что/ Выкурил табаку
Последнюю горестную затяжку ―
Сестрицын дар… )/ ― Становись! Становись!
(Только что вспомнил/ Дедову бороду…
Мать за куделью… / И жись ― не в жись!
Ярмарку. / Освирепевшую морду
Лошади взбеленившейся. / Песню. / Снежок.
Лето в рогатых,/ Лохматых сучьях,
Небо/ В торопящихся тучах…
Шум голубей. / Ягодный сок.
Только что ― журавлиный косяк…
Руки свои/ В чьих-то слабых…
Мысли подпрыгивали/ Так и сяк,
Вместе с телегою на ухабах.
Страх-от, поди,/ Повымарал в мел…)
С телеги легко/ Оглядывать лица.
Что же? (Собрались все! )/ Оглядел:
Деров… / Устюжанин… / Попы… / Сестрица…
Яма! / Яма, яма-я… / Моя?! Н-не надо!
(Смертная,/ Гибельная прохлада,
Яма отдаривала/ Холодком.
Кто-то петлю/ Приладить затеял?)
А Ходаненов―/ Царь грамотеев ―
Вытек/ Неторопливо, шажком.
― Грамоту читают! / ― Слушай! / ― Слушай!
― Родовую Книгу! / ― Дедовский Слух!
Набивались слова/ Темнющие в уши,
Словно дождь/ В дорожный лопух.
И казначеем,/ Грозней и грозней,
Над книгою растворенною/ Качало,
Буквы косило,/ Но явственно в ней
Красное/ Проступало начало:
Ходаненов
«… И когда полонили сотню возле Трясин
И трясли их, нещасных, от Лыча до Чуя,
Он бежал из-под смерти босым, есаул,
Из поема в поем, от росы до росы.
И от этого лыцаря вышли Босые…
Двадцать три есаула. Но род захудал ―Кровь мешалась…»
Голос
Что ж позоришь!
Голоса
Было, было!
Голос
Не было дела!
Голоса
Были дела!
(Грамота в бубны глухие била,
Бубнила,/ Бубнила,/ Бубни-ла!)
Ходаненов
«… Сын Босого/ Григорий, Второго отдела казак,
Присягал на кресте, шел в царевое правое войско,
Но отцам своим в горесть…»
Поворачивал листы/ Грамотей/ Тяжело.
Он стоял в середине/ Дремучего края,
И пространство кругом/ Кругами текло,
Плавниками/ И птичьим крылом/ Играя.
Побережьем,/ Златые клювы подняв,
Плыли церкви-красавицы/ По-лебяжьи,
Дна искали/ Арканные стебли купав.
Обрастали огнем/ Песчаные кряжи.
Туча шла над водой―/ Темнела вода,
Туча берегом шла―/ Мрачнела дорога.
На шестах/ Покачивались невода ―
Барахло речного,/ Рыбьего бога.
Рыбы гнулись,/ Как гнутся/ Звонкие пилы,
Чешуя на ветру/ Крошилась, светла…
(Грамота в бубны/ И в бидла била,
Бубнила,/ Бубнила,/ Бубни-ла!)
Ходаненов
«… Атаман им прикончен. / И Гришку Босого,
Бунтаря и ослушника, вражью зашшиту,
Сам старшинный совет порешил порешить».
(Гришка! | Только что/ Выпугнул из соломы
Застоявшийся/ Нежный холод зари,
Слышал чей-то/ Смешок знакомый.)
Ходаненов
Говори!.. / (Говори, говори!
Но слова… )/ ― Подвигайся к яме! ―
(… Клочьями шерсти/ Слинявших шкур,
Пьяными/ Багровыми шишаками
Дикого репья/ Полезли в башку.)
Мир ускользал,/ Зарывая корму
В пену деревьев,/ В облака…
Жить кому? / Умирать кому?
Мир уходил,/ Осев на корму,
В темень и солнце/ От казака.
― Дайте уступ! ―/ Казаки! / Сестрица!
(Кого/ Отыскать глазами,/ Кого?)
Поп,/ Сжав в пятерне/ Золотую птицу,
Медвежьей тенью/ Пошел на него.
И, вдруг ослабев,/ Плечами плача,
Гриша/ (Под барабанный стук)
Губами доверчивыми,/ По-телячьи,
Медленно потянулся/ К кресту.
― Осподи! / Ма-а-а-мынька! ―/ Шатнулся сбор.
Крылышки подломив,/ Анастасия
Пала,/ Будто по темю топор,
Люто забилась,/ Заголосила: ―
Ой, не надо братца! / Гришенька! / Ми-и-лай!
(Но ее подхватили. )/ Сердце мое!.. ―
(Все дальше и дальше)/ Относило
Плач ее/ И хохот ее.)
И она уже не видела,/ Как Деров
Платком махнул палачей артели,
И в тишине/ Пыхтящей,/ Без слов,
Гришке на шею/ Петлю надели.
И она уже не слышала:/ Закричал. / (Мо-ол-чи!)
И народ повалил/ На ямину густо,
Сапоги мелькнули,/ И хрящи
Сразу лопнули/ С легким/ Хрустом.
А на сеновале/ Уродец короткорукий
За девкой ходил―/ Кобель за сукой: ―
Я тебе, говорит,/ Ленты куплю,
Я тебе, говорит,/ Серьги куплю.
Я тебя, говорит,/ Люблю,
Меня, говорит,/ Не повесят,/ Не бойся:
У мово отца―/ Станица за поясом.
Мне пора жениться―/ Двадцатый год… ―
А девка посмеивается/ И поет:
«Заседлал Степан конягу,
Попросил огня,
Цигарку закуривал,
Глядел на меня: ―
Говорила давеча,
Что любишь меня?
― Ты седлай, Степан, конягу,
На тебе огня,
Цигарку закуривай,
Не пытай меня.
Говорила давеча,
А прошло два дня.
Я тебя тогда любила,
А теперь прощай, ―
Положила тебе в сумку
Махорку и чай.
Я теперь люблю другого,
Прощай, не серчай!
― Ты меня тогда любила,
А теперь ― прощай?
Положила на дорогу
Махорку и чай?
Ну так что ж, люби другого,
Прощай, не серчай! ―
Заседлал Степан конягу,
Попросил огня,
Цигарку закуривал,
Глядел на меня: ―
Говорила ж давеча,
Что любишь меня?..
Ну, на что ты, Степка,
Путаешь дела?
Раз такой нескладный,
Взяла да ушла.
Подумаешь тоже ―
Взяла да ушла…»