От автора и кое-что другое
Люблю я Дубну. Там мои друзья`.
Березы там растут сквозь тротуары.
И так же независимы и талы
чудесных обитателей глаза`.
Цвет нации божественно оброс.
И, может, потому не дам я дуба ―
мою судьбу оберегает Дубна,
как берегу я свет ее берез.
Я чем-то существую ради них.
Там я нашел в гостинице дневник.
Не к первому попала мне тетрадь:
ее командировщики листали,
острили на полях ее устало
и засыпали, силясь разобрать.
Вот чей-то почерк:¦ «Автор-абстрактист»!
А снизу красным: «Сам туда катись!»
«Может, автор сам из тех, кто
тешит публику подтекстом?»
«Брось искать подтекст, задрыга!
ты смотришь в книгу―/ видишь фигу».
Оставим эти мудрости`, дневник.
Хватает комментариев без них.
***
… А дальше запись лекций начиналась,
мир цифр и чей-то профиль машинальный.
Здесь реализмом трудно потрястись ―
не Репин был наш бедный портретист.
А после были вырваны листы`.
Наверно, мой упившийся предшественник,
где про любовь рванул, что посущественней…
А следующей фразой было:/ ТЫ`X
ТЫ сегодня, 16-го, справляешь день
рождения в ресторане «Берлин».
Зеркало там на потолке.
Из зеркала вниз головой, как сосульки, свисали
гости. В центре потолка нежный, как вымя,
висел розовый торт с воткнутыми свечами.
Вокруг него, как лампочки, ввернутые
в элегантные черные розетки костюмов,
сияли лысины и прически. Лиц не было видно.
У одного лысина была маленькая, как дырка
на пятке носка. Ее можно было закрасить
чернилами. У другого она была прозрачна,
как спелые яблоко, и сквозь нее, как зернышки,
просвечивали три мысли (две черные и одна
светлая ― недозрелая).
Проборы щеголей горели, как щели в копилках.
Затылок брюнетки с прикнопленным прозрачным
нейлоновым бантом полз, словно муха но потолку.
Лиц не было видно. Зато перед каждым, как
таблички перед экспонатами, лежали бумажки,
где кто сидит. И только одна тарелка была
белая, как пустая розетка.
«Скажите, а почему слева от хозяйки
пустое место?»
«Генерала, может, ждут?» , «А может,
помер кто?»
Никто не знал, что там сижу я. Я невидим.
Изящные денди, подходящие тебя поздравить,
спотыкаются об меня, царапают вилками.
Ты сидишь рядом, но ты восторженно
чужая, как подарок в целлофане.
Модного поэта просят: «Ах, рваните чего-то
этакого! Поближе к жизни, не от мира сего…
чтобы модерново…»
Поэт подымается (вернее опускается,
как спускают трап с вертолета). Голос его
странен, как бы антимирен ему.