Прости меня, что говорю при всех.
Одновременно открывают атом.
И гениальность стала плагиатом.
Твое лицо ограблено, как сейф.
Ты с ужасом впиваешься в экраны ―
украли!
Другая примеряет, хохоча,
твои глаза и стрижку по плеча.
(Живешь ― бежишь под шепот во дворе:
«Ишь, баба ― как Симона Синьоре».)
Соперницы! Одно лицо на двух.
И я глазел, болельщик и лопух,
как через страны,/ будто в волейбол,
летит к другой лицо твое и боль!
Подранком, оторвавшимся от стаи,
ты тянешься в актерские пристанища,
ночами перед зеркалом сидишь,
как кошка, выжидающая мышь.
Гулянками сбиваешь красоту,
как с самолета пламя на лету,
горячим полотенцем трешь со зла,
но маска, как проклятье, приросла.
Кто знал, чем это кончится? Прости.
А вдруг бы удалось тебя спасти!
Не тот мужчина сны твои стерег.
Он красоты твоей не уберег.
Не те постели застилали нам.
Мы передоверялись двойникам,
наинепоправимо непросты…
Люблю тебя. За это и прости.
Прости за черноту вокруг зрачков,
как будто ямы выдранных садов, ―
прости! ―/ когда безумная почти
ты бросилась из жизни болевой
на камни/ ненавистной/ головой!..
Прости меня. А впрочем, не жалей.
Вот я живу. И это тяжелей.
……………………………………………
Больничные палаты из дюраля.
Ты выздоравливаешь.
А где-то баба/ за морем орет,
ей жгут лицо, глаза твои и рот.
1964