Строки Роберту Лоуэллу
Мир/ праху твоему,
прозревший президент!
Я многое пойму,
до ночи просидев.
Кепчоночку сниму
с усталого виска.
Мир, говорю, всему,
чем жизнь ни высока…
Мир храпу твоему,
Великий Океан.
Мир ― пахарю в Клину.
Мир,/ сан-францисский храм,
чьи этажи, как вздох,
озонны и стройны,
вздохнут по мне разок,
как легкие страны.
Мир/ паху твоему,
ночной нью-йоркский парк,
дремучий, как инстинкт,
убийствами пропах,
природно возлежишь
меж каменных ножищ.
Что ты понатворишь?
Мир/ пиру твоему,
земная благодать,
мир праву твоему
меня четвертовать.
История, ты стон
пророков, распинаемых крестами;
они сойдут с крестов,
взовьют еретиков кострами.
Безумствует распад.
Но ― всё-таки ― виват! ―
профессия рождать
древней, чем убивать.
Визжат мальцы рожденные
у повитух в руках,
как трубки телефонные
в притихшие века.
Мир тебе,
Гуго,
миллеровский пес,
миляга.
Ты не такса, ты туфля,
мокасин с отставшей подошвой,
который просит каши.
Некто
Неизвестный напялил тебя
на левую ногу
и шлепает по паркету.
Иногда он садится в кресло нога на ногу,
и тогда ты становишься
носом вверх,
и всем кажется, что просишь чего-нибудь со стола.
Ах,
Гуго, Гуго… Я тоже чей-то башмак.
Я ощущаю Нечто, надевшее
меня…
Мир неизвестному,
которого нет, но есть…
Мир, парусник благой, ―
Америку открыл.
Я русский мой глагол
Америке открыл.
В ристалищных лесах
проголосил впервые,
срываясь на верхах,
мучительную музыку России.
Не горло ― сердце рву.
Америка, ты ― ритм.
Мир брату моему,
что путь мой повторит.
Поэт собой, как в колокол,
колотит в свод обид.
Хоть больно, но звенит…
Мой милый Роберт Лоуэлл,
мир Вашему письму,
печальному навзрыд.
Я сутки прореву,
и всё осточертит,
к чему играть в кулак?
(пустой или с начинкой?)
Узнать, каков дурак, ―
простой или начитанный?
Глядишь в сейчас ― оно
давнее, чем давно,
величественно, но
дерьмее, чем дерьмо.
Мир мраку твоему.
На то ты и поэт,
что, получая тьму,
ты излучаешь свет.
Ты хочешь мира всем.
Тебе ж не настает.
Куда в такую темь,
мой бедный самолет?
Спи, милая,/ дыши
всё дольше и ровней.
Да будет мир души
измученной твоей!
Всё меньше городок,
горящий на реке,
как милый ремешок
с часами на руке,
значит,
опять ты их забыла снять.
Они светятся и тикают.
Я отстегну их тихо-тихо.
Чтоб не спугнуть
дыхания,
заведу
и положу налево, на ощупь,
где должна быть
тумбочка…
1966