Отмычка дня ― твоя рукоять,
Вагоновожатый. Веревкой на провод,
Электричеством налитый, припаять
Лирой дугу… Повернуть… И готово…
Утренний первый трамвайный вагон
Гулко к заставе спешит без просыпа ―
Грома рассветного радостный гон,
Зерна снопов зарничных просыпать.
Торопясь на работу вместе с людьми,
Рокотом этим разбужен рано,
Утреннеет, молодеет мир,
Моясь студеной водой из-под крана.
Ознобом прозяб, иль вчера кутнул…
В глазах песок, и никак зевоту
Не выдавить из сведенных скул…
Не задремать бы только… Вот он…
Каким вабилом приманен и где,
И почему вдруг на рукавицу,
Мясом Мясницкой прикормлен, день
С Сокольников соколом садится?
Звонок захлебнулся, и к рельсам прирос
Грохот решетки упавшей. Но тормоз
Вестингауза скрежету колес
Не даст отведать мясного корма.
Стекло прослезившееся протри,
В небо взгляни: над домами высоко
В холоде утренней зари
Плавает тот белоперый сокол.
Хмурится утро. Ему невдомек ―
Тискаясь в очередь перед посадкой,
Торопится вывесить свой номерок
Огненный за дождевою сеткой.
1928
Вагоновожатый. Веревкой на провод,
Электричеством налитый, припаять
Лирой дугу… Повернуть… И готово…
Утренний первый трамвайный вагон
Гулко к заставе спешит без просыпа ―
Грома рассветного радостный гон,
Зерна снопов зарничных просыпать.
Торопясь на работу вместе с людьми,
Рокотом этим разбужен рано,
Утреннеет, молодеет мир,
Моясь студеной водой из-под крана.
Ознобом прозяб, иль вчера кутнул…
В глазах песок, и никак зевоту
Не выдавить из сведенных скул…
Не задремать бы только… Вот он…
Каким вабилом приманен и где,
И почему вдруг на рукавицу,
Мясом Мясницкой прикормлен, день
С Сокольников соколом садится?
Звонок захлебнулся, и к рельсам прирос
Грохот решетки упавшей. Но тормоз
Вестингауза скрежету колес
Не даст отведать мясного корма.
Стекло прослезившееся протри,
В небо взгляни: над домами высоко
В холоде утренней зари
Плавает тот белоперый сокол.
Хмурится утро. Ему невдомек ―
Тискаясь в очередь перед посадкой,
Торопится вывесить свой номерок
Огненный за дождевою сеткой.
1928
