
Там, где зверь, очумелый от крови маточной,
Трубным ревом глуша воспаленную течь,
Перед самкой готовится, грянувши, лечь, ―
В смертном зыке, как в музыке муки зачаточной,
Обретает Любовь свою первую речь.
По осинникам красным и торфу с оленями
Оттого, торжествуя, трубили стихи,
Что и мне, полыхнув пустырями осенними,
От тебя оголтелой лучились духи
И лицо мне сжимала ты мягко коленями.
Чья вина? Ты осталась желанной и суженой!
Здесь, как призрак, в жилье от живых вдалеке
Сядь со мной при свече и в молчаньи отужинай,
Помиримся: пусть грузилом канет в виске
Та слеза, что казалась соленой жемчужиной
Для моих поцелуев на мокрой щеке.
1913
Трубным ревом глуша воспаленную течь,
Перед самкой готовится, грянувши, лечь, ―
В смертном зыке, как в музыке муки зачаточной,
Обретает Любовь свою первую речь.
По осинникам красным и торфу с оленями
Оттого, торжествуя, трубили стихи,
Что и мне, полыхнув пустырями осенними,
От тебя оголтелой лучились духи
И лицо мне сжимала ты мягко коленями.
Чья вина? Ты осталась желанной и суженой!
Здесь, как призрак, в жилье от живых вдалеке
Сядь со мной при свече и в молчаньи отужинай,
Помиримся: пусть грузилом канет в виске
Та слеза, что казалась соленой жемчужиной
Для моих поцелуев на мокрой щеке.
1913