Пушкин! Пушкин! И кто его пестовал
Там, где дворню меняли на пса,
Где с петли оборвавшийся Пестель
Правду кровью своею писал?
Как зажгли самодуры-холопы
Это солнце в унылой стране,
Где, свежуя, шпицрутены хлопали
В плаче флейт по кровавой спине?
Здесь ведь, только убивши, оценят
И оплачут на смертном одре
Мрамор лба под венцом гиацинтов,
Шелк хмельной виноградных кудрей!
Все он знал, полубог и повеса,
Как отведавший яду Моцарт,
И под выстрел бретерский Дантеса,
Улыбаясь, он шел до конца.
Не открывши: «Вина это ваша…»
Не шепнувши: «Усну, я устал…»
Тише… тише… склонилась Наташа
С поцелуем к остывшим устам.
Но он наш целиком! Ни Элладе,
Ни Италии не отдадим:
Мы и в ярости, мы и в разладе,
Мы и в ужасе дышим им!
1924
Там, где дворню меняли на пса,
Где с петли оборвавшийся Пестель
Правду кровью своею писал?
Как зажгли самодуры-холопы
Это солнце в унылой стране,
Где, свежуя, шпицрутены хлопали
В плаче флейт по кровавой спине?
Здесь ведь, только убивши, оценят
И оплачут на смертном одре
Мрамор лба под венцом гиацинтов,
Шелк хмельной виноградных кудрей!
Все он знал, полубог и повеса,
Как отведавший яду Моцарт,
И под выстрел бретерский Дантеса,
Улыбаясь, он шел до конца.
Не открывши: «Вина это ваша…»
Не шепнувши: «Усну, я устал…»
Тише… тише… склонилась Наташа
С поцелуем к остывшим устам.
Но он наш целиком! Ни Элладе,
Ни Италии не отдадим:
Мы и в ярости, мы и в разладе,
Мы и в ужасе дышим им!
1924
