Small talk в русской классической литературе

Досужие разговоры подразумевают, что для их ведения и поддержания требуется какой-никакой досуг. Хоть минутка, хоть пол-минуточки. А у кого было больше всего досуга в царской России? Конечно, у тех, кому не нужно было заботиться о хлебе насущном. Но и простые люди были не прочь поговорить. О своём, о наболевшем. Разные чины и сословия ведут беседы устами классиков русской литературы. #92днялета 

Тема, с которой начиналась едва ли не каждая беседа — погода. Кстати, до недавнего времени и само выражение small-talk чаще всего переводили на русский язык как «замечания о погоде». Вот о погоде и поговорим. Вместе с русскими классиками. Хотя, как говорил Александр Васильевич Суворов,

За хорошею погодою гоняются женщины, щеголи (les petits maîtres) да ленивцы. 

Николай Александрович Добролюбов в тон нашему великому полководцу уже ехидничает:

В настоящее время разговор о погоде не состоит у нас в числе самых пошлых разговоров, потому что погода действительно стоит, чтобы поговорить о ней, и люди, которым нечего говорить, а между тем сказать что-нибудь надобно, смело могут пускаться в изъяснения своих метеорологических наблюдений. (Николай Добролюбов «О погоде», 1852).

Константин Николаевич Батюшков спешит окоротить неутомимого критика: 

Терпеть не могу людей, которые все бранят, затем чтоб прослыть глубокомысленными умниками. Правление дурно, войска дерутся дурно, погода дурна, прежде лучше варили пиво, и так далее. Но отчего они сами дурны в своем семействе? отчего домашние их ненавидят? (Константин Батюшков «Разные замечания», 1807).

Стоп-стоп-стоп, Константин Николаевич. Нам всем известен ваш пламенный нрав. Здесь же дамы, причём во главе с самой Каролиной Карловной Павловой. Не угодно ли вернуться к теме погоды? Но что это мы слышим?

— А богаты?
— Кажется; имение порядочное, живут довольно хорошо, кроме обыкновенных суббот, дают несколько балов в течение зимы; он сам ни во что не входит, всем располагает жена; c’est une femme de tête. (женщина с головой – прим.)
— A дочь какова?
— Ничего нет особенного! Довольно хороша собой и, говорят, не глупа; да кто же теперь глуп? Впрочем, я с ней никогда ни о чем не рассуждал, кроме погоды и балов, но у ней, должно быть, недаром примесь отцовской, немецкой крови. Я всех этих немок и полунемок терпеть не могу.
— Партия хорошая?
— Нет! есть меньшой брат.
— А что ж у них делают по субботам?
— Да так, разговаривают; общество немногочисленное; вот увидишь.
— Ох! уж эти мне разговоры! не уйдешь от них. (Каролина Павлова «Двойная жизнь», 1847).

И точно — никуда не денешься от этих досужих разговоров. Но раз уж заговорили о приданом и женитьбе, Николай Васильевич тут как тут!  

Яичница. Странная погода нынче: поутру совершенно было похоже на дождик, а теперь как будто и прошло.
Агафья Тихоновна. Да-с, уж эта погода ни на что не похожа: иногда ясно, а в другое время совершенно дождливая. Очень большая неприятность.
Жевакин. Вот в Сицилии, матушка, мы были с эскадрой в весеннее время, — если пригонять, так выйдет к нашему февралю, — выйдешь, бывало, из дому: день солнечный, а потом эдак дождик; и смотришь, точно, как будто дождик.
Яичница. Неприятнее всего, когда в такую погоду сидишь один. Женатому человеку совсем другое дело — не скучно; а если в одиночестве — так это просто…
Жевакин. О, смерть, совершенная смерть!..
Анучкин. Да-с, это можно сказать…
Кочкарев. Какое! Просто терзанье! жизни не будешь рад; не приведи Бог испытать такое положение.
Яичница. А как, сударыня, если бы пришлось вам избрать предмет? Позвольте узнать ваш вкус. Извините, что я так прямо. В какой службе, вы полагаете, быть приличнее мужу?
Жевакин. Хотели ли бы вы, сударыня, иметь мужем человека, знакомого с морскими бурями?
Кочкарев. Нет, нет. Лучший, по моему мнению, муж есть человек, который один почти управляет всем департаментом.
Анучкин. Почему же предубеждение? Зачем вы хотите оказать пренебрежение к человеку, который хотя, конечно, служил в пехотной службе, но умеет, однако ж, ценить обхождение высшего общества.
Яичница. Сударыня, разрешите вы!
(Николай Гоголь «Женитьба», 1842).

Полноте, господа! Смутили бедную барышню, да так, что она убежала чуть ли не в слезах. Ни дать ни взять — институтка нежная. Или пепиньерка. Хотя Иван Александрович Гончаров нам уж подмигивает, ох, что-то он знает о пепиньерках. 

Они молчат несколько минут или говорят пустяки. «Что это у вас как поздно кончилось сегодня дежурство? — говорит он громко, а тихо прибавляет: — Я был здесь третьего дня и думал найти вас: вы, кажется, хотели прийти?» — «Нынче у нас танцкласс! — отвечает она громко же, а потом, глядя в сторону, тихонько говорит: — Меня позвала неожиданно начальница и продержала у себя два часа». Тут кто-нибудь проходит мимо. «Если б вы знали, — говорит, возвышая голос, блаженный, — что за ужасная погода теперь…» А тихо: «Я целую неделю только и жил, и дышал этим днем». — «Неправда! — говорит она, — вам и так весело: вчера вы были у N. N.». — «Что у N. N.! — отвечает он, — когда там нет…» — и останавливается; а она потупляет глаза, зная очень хорошо, что следует далее. «Будете вы завтра у P. P.?» — «Не знаю; если возьмут». — «Ах! будьте! Что же за праздник, если…» Тут подходит другой. Какая досада! Блаженный бесится, пепиньерка щиплет рукав и смотрит вниз. «Слышали вы нового певца? — говорит подошедший, положив руки на колени блаженному. — Как он чудесно поет вот эту арию», — и начинает: тра-ла-ла… — «О, чтоб тебя черт взял и с певцом-то!» — думает блаженный. «Да вы лучше сядьте к фортепиано, — отвечает он, — да спойте порядком». Докучливый посетитель потолчется, потолчется возле них и — нечего делать — отойдет и сядет к фортепиано. (Иван Гончаров «Пепиньерка», 1842).

Александр Иванович Куприн только вздыхает, глядя на эту сцену:

Нет, — подумал я, глядя на эту нежную и наивную сцену, — хотя дачное соседство и дает некоторые права на бесцеремонное знакомство, но я не буду искать его. Разве я посмею непрошеным вторжением в семью отнять у этого, такого славного, доброго на вид человека хоть самую малую часть его домашних радостей? Вместо того чтобы мирно копаться в своих грядах, он принужден будет занимать меня разговором о винте, о погоде, о газетах, о здоровье, обо всем том, что ему, наверно, так давно уже надоело в городе. И кроме того, — кто знает? — может быть, при ближайшем знакомстве этот славный и добрый человек превратится в педанта, в озлобленного неудачника, а мечтательная блондинка окажется сплетницей или генеральскою дочерью с аристократической родней и жеманными манерами… Такие превращения не редкость. (Александр Куприн «Без заглавия», 1895).

Что-то вы совсем захандрили, Александр Иванович. Не угодно ли совершить прибрежный моцион вместе с Александром Серафимовичем? 

Да вы его знаете, Александр СерафИмович СерафимОвич:

И я увидел на песке человека с одним туловищем, руками и головой: ног у него не было. Опираясь на руки, он потащил свое туловище к повозке, куда мальчишки торопливо таскали рыбу. Я убрал свой парус, снял руль, чтобы не сбило водой, и тоже подошел к повозке.
— Доброго здоровья!
— Здравствуйте.
— Из-под той стороны, должно быть?
— Из-под той.
— Как улов?
— Бог не обидел.
Мы помолчали. Рыбак-калека сидел на песке (если только может человек сидеть без ног) и набивал трубку. Я смотрел на него сверху вниз и испытывал неприятное чувство. Я присел возле.
— Ветер разыгрался, — проговорил я, желая завязать разговор.
— Погода…
Он отвечал односложно и нехотя. У него было то особенное выражение, какое носят на лице горбатые, безрукие, безногие, вообще калеки, — выражение постоянного сознания своего несчастья и своей отделенности от остальных людей.
Набив трубку, он обратился ко мне с просьбой дать ему спичек, так как у него коробка отсырела. Я быстро достал и подал, и он, отвернувшись от ветра и пряча огонь меж ладонями, стал закуривать. Мальчишки между тем продолжали выгружать баркас.
— Скажите, пожалуйста, — заговорил я, — неужели вы один ходите в море и управляетесь с сетями?
— Хожу и управляюсь. Два парня у меня сейчас на море, вместе с нами сели.
Он продолжал попыхивать трубкой, видимо не желая продолжать разговор.
(Александр Серафимович «Прогулка», 1897).

К чести Александра СерафИмовича, разговорил он тогда того рыбака, и тот поведал ему и о погоде, и о семье своей, и о своём тяжелом увечье. Умел найти Серафимович подход к простым людям. Не хуже, чем граф Толстой, если верить дочери его:

Папа всегда умел найти общий интерес со всяким человеком, с которым встречался. С каждым он легко находил предметы для интересного разговора. С муллой он говорил о религии, с Михаил Ивановичем шутил, с хозяевами говорил о посевах, о лошадях, о погоде… И все доверчиво и простодушно ему отвечали. (Татьяна Сухотина Толстая «Воспоминания», 1950). 

И не в тягость же было графу с простым людом общаться. То ли дело наша творческая интеллигенция, которой везде и всегда то тоскливо, то скучно:

Вышел из конторы. Тоска. На улице серо, дождь. Иду пешком до Трубной площади — решил позавтракать в «Эрмитаже». Вижу: сидит за столиком Михаил Провыч Садовский. Я сажусь с ним.
— Селянка хороша сегодня, — говорит мне Михаил Провыч. — Погода — тощища, ноябрь!.. До спектакля буду сидеть здесь. Играю сегодня. Знаешь, мой младший сын верхом, вот уже неделя, уехал из Москвы. Ау!..
— Куда же? — спрашиваю я.
— Да в Крым… Что с ним сделаешь: молодость. И ни телеграммы, ни письма. Как они не понимают — беспокоюсь и я, и мать. Да что? Сердца мало. Такая теперь молодежь. Главное — какой ездок? В первый раз поехал. И далеко ведь — Крым…
— Ничего, — говорю я отцу. — Он — ловкий, молодой!
— Да ведь я ничего не говорю. Пусть едет. Ничего не запрещаю, делай что хочешь. Новые люди… На днях артистка одна была у меня. Молодая. Так говорила мне, что в «Горе от ума» она хочет реабилитировать Молчалина, так как Молчалин гораздо лучше дурака Чацкого. «Что ж, — говорю ей. — Валяйте, дорогая: теперь ведь все по-новому норовят. Мы уже в сторону, не нужны, стары».
— Ну, какая ерунда, — говорю я.
— Да, вздор, говоришь? Нет, не вздор! Скучно, брат, жить становится…
(Константин Коровин «Утёнок», 1936).

Что ж, в ноябре в Москве и в самом деле не самая приятная погода, и на весёлый лад не слишком-то настраивает. Но, может, хоть на Лазурном берегу будет светло и радостно? Зинаида Николаевна, что у вас там говорят?

— В общем тут скучновато, — говорила Катя. — Всякий день одно и то же. Ну, музыка, ну, море, но это же надоест. Дела не делаешь, знакомых нет… Взглянуть бы еще на это Монте-Карло, так и Парижа, пожалуй, не надо. В Берлине еще остановимся. А то куда с ребенком…
— Погода хорошая… — возразил неопределенно Андрей.
— Да что погода? Ты поправился. Дома тоже можно запустить. Махнем-ка отсюда, Андрюшончик, а?
— Как хочешь… Только ведь мы не рассчитывали…
— Мало что! Я теперь вижу, что это все безделье. Тянись только с утра да ходи по пляжу среди этих… немецких и всяких. В Монте-Карло меня еще интересует немного взглянуть на рулетку, ну, а потом и восвояси.
(Зинаида Гиппиус «Suor Maria», 1904).

Всё-то им не так и не там. Но хорошо, хоть уехать успели. Иначе… был бы совсем другой разговор. Исключительно о погоде. Михаил Афанасьевич как последний классик русской литературы не даст соврать. Он и мёртвое тело разговорить сумеет, да всему свой срок:

Роббер. Нельзя ли по телефону позвонить?
Толстяк. Телефон отпадает.
Пеструхин. Ванечка, забирайте. Граждане, пожалуйте. На лестнице, граждане, никаких разговоров. За это ответите.
Роббер. Какие уж тут разговоры, разве что о погоде.
Мертвое тело. Ехать так ехать, сказал попугай. (Валится к пианино и играет бравурный марш.)
Пеструхин. Забрать его.
Зоя. Павлушка, будьте мужчиной. Я вас не брошу в тюрьме. Прощай, прощай, моя квартира!
(Занавес) (Михаил Булгаков «Зойкина квартира», 1926).

P.S.

Шут. Скверная  погода. Даже рыба не клюет. Никто не хочет идти на удочку здравого смысла. Все сошли с ума. Вот, наконец, идут самые сумасшедшие, — авось клюнет. (Александр Блок «Король на площади», 1906).

Learnoff в: Одноклассниках, ВКонтакте, Telegram, ЯндексДзен, Наш сайт