Где поле зренья просит просветленья,
кто сей гордец, чей пьедестал ― кровать?
Уборщица жалела пациента:
Чего лечить! Ведь он придурковат.
Герой молвы не стал бы с нею спорить.
Убогих черт для всех отверст секрет.
Зачем в ночи искать «мусоросборник»
и обнимать увядшую сирень?
А он ― искал, он озирался, крался,
прощенья у растения просил
и вместе с тою, что была прекрасна,
он в пропасть опустил убыток сил.
И прозвище, и громогласность зева
его страшат, а в цветниках весны
другая гибель нежилась и зрела:
вдруг ирисы ему преподнесли.
Недолго он благоговел пред ними.
Подачки флоры ржавый ждёт рычаг.
Винясь пред сострадателем, поникли
все ирисы. Лиловый сад, прощай.
Так он сказал, но ирисы остались.
В трубу послал созвучий вариант.
Вновь крался ― неприметен, неосанист,
как будто не дарил, а воровал.
Что за дары! Не тяжело тащить их.
Меж тем, и день, и ночь, и утро ― в них.
Не удивится строчек расточитель,
коль эти тоже шумно прянут вниз.
Как явь свежа! Он только что оттуда.
У здешних труб ― озноб или невроз.
В его палате бодрствует остуда.
Гость и соперник духоты ― норд-ост.
Как парус в бурю, занавеска дышит.
Штормит ― должно быть, баллов пять иль шесть.
Прилежный неподвижный передвижник
воспроизводит точно то, что есть.
С постели, словно с палубы обрыва,
вот-вот слетит Борея фаворит.
― Вы позабыли, что окно открыто, ―
сестрица Вера робко говорит.
Простая мысль ему не удавалась
и прежде, до затмения меж век.
Чтоб подтвердить уборщицы диагноз,
я опишу вчерашний день ― четверг.
23 ― 24 мая 2002 года