Отступление о Козе
Всем известно уже: это было, когда
строил синюю арку Корытов.
На крыльце на моем возбелела Коза,
с грязью долгих дорог на копытах.
Увидав, каковы ее стать и краса,
сочинители музык вскричали: ―
Все мы ― слуги твои! Княжь над нами, Коза!
Не оставь нас в беде и печали.
Нам наскучил бемоль, нам диез надоел,
мы к ногам твоим сложим клавиры.
Но капусты тебе не грозит недоед
и достанет десертной ковриги.
Стал блистателен день, стали люди не злы,
все исполнилось музыки дивной.
Есть у Бунина образ подобной козы,
изумительной и трагедийной.
На крыльце полнолунно мерцала Коза,
но порой, по прибрежной дороге,
отражая закат, несказанно красна,
шла со мною Коза в Териоки.
Одинаковы были у нас имена:
удручен синевой производства,
если зодчий Корытов окликнет меня ―
для начала Коза отзовется.
Разъяренный, явился начальник Козы:
привязал ее к велосипеду
и повлек в направленье домашней грозы,
но не смог поборот непоседу.
Вновь Коза на моем утвердилась крыльце.
Сник хозяин ее одичавший.
Спать ложилась Коза, и, созвучно Козе,
сотрясался мой домик дощатый.
Становилась Корытова арка синей.
Снег был ранен сугробами марта.
Мы бродили под аркой с Козою моей,
как заблудшие призраки МХАТа.
Наш с Козою союз всем на радость крепчал,
но ученое сердце предзнало,
что любовь непреложно венчает печаль:
сборы, сумерки, запах вокзала.
Нрав Козы стал злокознен и рог не ленив.
Безутешно воспомню сегодня,
как прощалась с брадатостью козьих ланит
и с талантом ее своеволья.
Был ужасен отъезд, разрывающий нас.
Вечно быть мне пред ней виноватой.
Горе жизни моей ― вопрошающий глаз,
перламутровый, продолговатый.
Я, расплакавшись, ехала в Зеленогорск.
Козья прыть догоняла автобус.
В скорый поезд пускать не дозволено коз.
Так кончается грустная повесть.