― Лену Д[е]. Вы не помните? ― Лену?
Нет, не помню. Но вижу: вдали
кряжист памятник павшим за Плевну.
Нянчит детство и застит аллею
грузный траур часовни-вдовы.
Мусор таянья. Март. Маросейка.
От войны уцелевший народ
и о Плевне вздохнёт милосердно
в изначалье Ильинского сквера
у прозрачных Ильинских ворот.
― Вы учились с ней в школе. ― Вкруг школы
завихренье Покровских чащоб,
отрешенных задворков трущобы,
ветер с Яузы, прозвищ трещотки
бередит и касается щёк.
― Лена Д[е]. не забыла Вас. ― Лена?
К моему забытью причтены,
если прямо ― Варварка, то слева ―
липы лета, кирпичность стены.
Близь китайщины, рдяность, родимость,
тарабарских времён имена.
― Что же Лена? ― Она отравилась.
Десять лет, как она умерла.
― Нет! Вы вторите чьей-то ошибке!
Кто допустит до яда реторт
расточающий блики улыбки
привередливо маленький рот?
Вижу девочку в платьице синем,
в черном фартуке. Очи ― в очках
трагедийны, огромны. Что с ними
станет, знать бы заране. Но как ―
хитроумных, бесхитростных, хитрых,
простодушных, не любящих средь ―
яда где раздобыть? ― Лена ― химик.
Лютость жизни ― и кроткая смерть.
Вижу: Леной любим Менделеев.
Мною тоже, но я-то простак.
Ямб ― мой сладостный яд меж деревьев
возле школы. Аргентум ― пустяк.
Не пустуют пустыни. Толпится
здесь и там безутешный народ.
Строен сон: совершенна таблица
Менделеева. Аурум близко
родствен многим умам и рукам.
Всё пустое, что алчно, безлико.
Лены лик мне воспеть бы, но как?
1975