Дамазипп
Сержуся на тебя за то, что пишешь мало,
И больше четырех в год писем не бывало,
Ты упражняясь лишь в разборе старых дел,
По ныне ничего похвальнаго не пел,
И время провождал в питье и сне напрасно,
В деревне живучи с Сатурновых дней празно,
Дав слово, что нибудь достойное скажи,
Примись трезв; держишься леняся старой лжи.
Напрасно грифели винишь, сердяся ложно,
Что на плохих стенах речей чертить не можно.
Однако ты лице такое мне казал,
Как будтоб что нибудь велико обещал,
Когда из города в крестьянску скрывшись нору
Ты выберешь себе от дел досужну пору.
Какой же из того ты плод себе имел,
Что за тобой Платон с Менандром в след пошел,
Что вызвал Эвпола, Архилоха с собою?
Уймешь ли ненависть поступкою такою,
Что добродетели не будешь боле друг?
Никак; пренебрегут тебя все люди вдруг.
Беречься надлежит от лености конечно;
Или останутся труды забвенны вечно,
И все, что заслужил ты ими от людей,
Спокойно отложи, и больше не жалей.
Благодарю тебя я, Дамазипп, безмерно,
Что мне советуешь толь здраво и усердно:
О естьлиб Юпитер тебя благословил,
Чтоб лучший бритовщик браду твою скосил!
С чегож я ведом стал изрядно столь тобою?
Лишившись от торгов имения судьбою,
Оставил собственны по нужде я дела,
С тех пор чужия знать охота привлекла.
Дотоле я любил разведывать повсюду,
Какую Сизиф медь держал или посуду?
На чем худа резьба, что худо мастер лил,
И всякую своей ценою вещь ценил.
В покупке был дворов один лишь я щастливый,
И дешево умел купить сады и нивы;
Второй Меркурий был, как в людях шла молва.
Довольно знаю то, о умна голова!
Дивлюсь, как ты от сей болезни излечился.
Избыв я тот недуг, вдруг новым заразился,
Как часто слышанна в главе скорбь иль в боку
Наводит сердцу вдруг, переменясь, тоску;
Иль как сонливостью всегдашней одержимый
Безсонницей потом бывает вдруг томимый,
И вышед из ума, врача убити смел.
Как хочешь, так и будь, лишь толькоб я был цел.
Не ошибайся, друг, знать ты и сам несмыслен,
И род всех дураков есть почитай безчислен,
Как правду о таких Стертиний говорил,
От коего сии я правила внушил
В то время, как меня в печали тешил глупа,
Веля мне мудрую браду растить до пупа,
Когда Фабрициев оставить мост велел,
С котораго в реку Тибр броситься хотел,
Покрыв мою главу с отчаянья и сраму,
Что положил в торгах нещастных жизнь я саму.
Он к стати подошед такую молвил речь:
Не должен ли себя от зла ты поберечь,
Чтоб не пропасть с стыда безумнаго безчестно,
Что меж глупцами быть глупцем тебе не вместно.
Во первых докажу, что есть безумным быть:
И естьли ты один таким достоин слыть,
Погибни, не скажу к тому тебе ни слова.
Тот, кто слепым умом от глупости прямова
Ни дела ни добра не может разбирать,
Достоин, чтоб его безумным признавать.
Так думает Хризипп со всей своей ордою,
И все заключены суть истинною тою,
Кроме премудраго, народы и Цари.
Почто же все, как ты, безумны, дале зри,
Которые тебя безумным называют.
Как сплошь бродящие в лесах свой след теряют,
Хотяж и в лево тот, сей в право идет в путь,
Но оба таковым разсудком слабы суть,
За тем что держатся ошибки одинакой,
Хоть в разные пути из них стремится всякой;
Подобно так себя безумным ты считай,
Что тот, кто над тобой смеется, не умняй.
Один род глупости тот может называться,
Бояться там, где нет следа, чего бояться.
Как, например, когдаб кто жалобу творил,
Что в чистом поле огнь дорогу воспятил,
Препятствовали рвы, и реки, и болота.
Другой столь глупой же: Беспутная охота
Чрез реки и огонь отважно преходить.
Пусть в след любезна мать слезясь ему кричит,
Сестра, все сродники, отец, жена младая:
Здесь ров, а впереди, брегись, гора крутая,
То столько же он их послушается в том,
Как Фузий некогда отягощен вином
Уснул в трагедии, в лице быв Илионы,
И не слыхал, когда играющи персоны
Кричали в тысячу различных голосов:
«Под твой я, матушка, под твой спешу покров».
Сему подобно весь народ, как мню, шалеет,
И в старой глупости безумствуя коснеет.
Пусть будет Дамазипп безумно поступать,
И статуи себе старинны покупать:
Так по тому сие быть может ли разсудно,
Кто Дамазиппу в долг, что просит, даст не трудно?
Положим, что не глуп заимодавец сей;
Но естьли я скажу: Даю тебе, имей,
За что не дашь вовек ни гроша мне в уплату;
То будешь ли ты глуп, взяв деньги без возврату?
Или безумен тот, кто втуне не берет,
Что на корысть ему Меркурий подает?
Пусть Нерий ростовщик письмом тебя обяжет,
Что десять тысяч взял ты у него, пусть скажет;
А естьли мало уж покажется того,
Пусть долгу тысяч сто велит писать всего,
Пусть тысячу включит прав, как обык Цикута;
Но тем закабалить вовек не может плута.
Дорогу завсегда найдет хитрец Протей,
Как вырваться из тех удобнее цепей.
Он смехом отходить на суд влекомый станет,
И так должник его коварный вдруг обманет,
Покажется ему то зверем, то совой;
Болваном станет вдруг, вдруг хитрою лисой.
Когдаж оплошность есть безумному обычна,
Предосторожность же разумному прилична;
Сколь должно в Нерие плохому быть уму,
Что обязал тебя письмом своим к тому,
Чего он от тебя во веки не получит.
Збирайтесь все сюда, кто слушать не поскучит,
И всяк предстани здесь, кто чем ни искушен,
Что честолюбием лукавым напыщен,
Кто от алчбы к сребру исчахнув весь бледнеет,
Кто тает от сластей иль суеверство сеет,
Или чью мысль объял другой какой недуг,
Друг по друге ко мне стекайтеся все вдруг,
Когда я всех людей открыть намерен глупость.
Чихоткой врачевать чахотну должно скупость,
И столько на цельбу ея употребить,
Сколь много может вся Антицира родить.
Наследникам велел Ставерий, зря кончину,
Чтоб разделив его несметну чемезину,
На плите каждой часть свою изобразил;
А естьлиб кто из них сего не учинил.
Тоб сто пар выставил за штраф бойцов, иль боле,
Народ бы угостил по Арриевой воле,
И столько б дал еще к тому пшеницы мер,
Колико в Африке родится на пример.
Исполните, сказал, вы по сему условью;
Никто мне мачихой не будь, или свекровью,
И худоль, хорошоль, иначе не суди,
Но так, как предписал, сей мой завет блюди.
Разумно поступил, как думаю, скупяга:
Какогож из того надеялся он блага,
Что высечь сумму ту на камне завещал,
Которую своим потомкам отказал?
За главной он порок нищетство в свете ставил,
Доколе жизнь свою безплодную пробавил,
И более всего остерегался он,
Чтоб в сумме всей какой не зделался урон,
И грошем бы одним тогда не стался бедный,
Как жизни придет час ему уже последний,
За тем что сам себе казалсяб не хорош,
Когда бы у него из бездны убыл грош.
По мнениюж его честь, слова, добродетель,
Зависят от богатств, и тот всего владетель,
Храбр, славен, справедлив, премудр, и вся есть всем,
Кто числит тысячи в имении своем.
Великим делом чтя казну он неисчетну,
Мнил, что доставит та хвалу ему всесветну.
Не меньшей глупости след Аристипп имел,
Кой бросить золото из рук рабам велел,
Среди Ливийских стран путь с ними продолжая,
Что тягость им была препятствием такая,
И не могли за ним поспешно злата несть:
Которагож из сих безумнейшим почесть?
В сомнительных делах разбор бывает труден.
Глупец тот по своим поступкам будет чуден,
Кой множество гуслей накупит для того,
Чтоб только им лежат всем в куче у него,
А сам к игре иметь не будет он охоты,
Ни в тонах нежности, не в музыке знать ноты.
Когдаб сапожному не зная мастерству,
Кто шилья покупал, колотки и верьву;
Когда бы на море во веки не бывалой
И склонности к торгам нечувствующ ни малой
Готовил парусы и заводил суда;
Достойно должен слыть безумным тот всегда.
Чем разнствует от сих, кто денег тьму скопляет,
Употребленьяж их во весь свой век не знает,
Не смея, как к святым вещам, коснуться к ним?
Когда бы кто сидел у ржи с цепом большим,
Иль протянувшись бдел снопов у кучи целой,
Из коей бы зерна голодной и несмелой
Хозяин будучи сам не взял никогда,
Но горькаяб трава была его еда;
Когда бы бочек сто, но то еще и мало,
Когдаб до трех сот их с напитками стояло,
И Хийскоеб имел с Фалернским он вино,
А сам бы пиво пил окислое давно;
Когдаб пуховики храня драгие в доме,
Лет с лишком в семьдесят валялся на соломе,
А те бы в кладовой моль съела наконец,
Тоб в самом деле был великой сей глупец:
Но люди редко бы таким его признали,
За тем что сами в том премноги обуяли.
На толь, о враг богов! блюдешь достаток цел,
Чтоб в глотке у сына иль у питомца сел,
Или чтоб старой жил без нужды и изъяна?
Но много ль в каждый день убудет из кармана,
Когда ты будешь хлеб, а не мякину есть,
И холей шолуди потщишься обоскресть?
Когдаж ты малым, как большим, доволен равно,
Почто рад кожу снять со всех и грабишь явно?
Возмнил ли бы тебя кто умным почитать,
Когдаб ты стал в народ каменьями метать,
Или на купленных работ всегда яриться,
Сердясь, что от ребят и девок не льзя скрыться,
Которые тебя в слух дразнят дураком?
Коль паче можно ли сказать, что ты с умом?
Когда извел жену удавкой, мать отравой?
Тыж больше по тому в сем случае не правой,
Что не у Аргов мать, и не мечем убил,
Как некогда Орест безумно поступил.
Иль мнишь, что не было безумия в Оресте,
Пока не обуял с убийством рождшей вместе?
Никак; он с той поры уже безумен стал,
Как принял злобу мысль и действом окончал,
Хоть впротчем до того зла не явил другова,
За коеб счесть его мог за глупца прямова,
Когда ни Пилада мечем не погубил,
Ни живота сестру Электру не лишил,
Лишь только обоих в неистовстве злословил,
И к Фуриям во ад себе тем путь готовил,
То ту из них к себе, другую то зовя,
Какие в бешенстве лишь вздумать мог слова.
Хоть в деньгах по уши Опимий весь зарылся,
Но в праздники вином Веэнтским веселился,
И из Кампанского пил судна, как убог,
А в будни пить раку обычной был залог.
Сонливостию быв всегдашнею задавлен,
Надежным стал врачем и скорым так восставлен;
Когда наследник вкруг ключей и сундуков
Рад бегая, спешил добраться до мешков;
Велел поставить стол перед больным убогим,
И деньги высыпав считать нарочно многим,
И поднял словом сим немедленно с одра:
Когда не бережешь ты своего добра,
То алчный захватив наследник овладеет.
Как, за живоль при мне, вскричал, то зделать смеет?
А врач сказал: востань и бодрствуй для того,
И не забудь притом ты наблюдать сего.
Чего? спросил больной: Твои ослабнут силы,
И скоро дойдешь ты без пищи до могилы,
Когда не укрепишь желудка поскорей.
Что медлишь? растворив ячменну цежу пей.
Во сколько станет та, спросил больной, ценою?
Сказал врач: Льзя купить весьма недорогою.
За сколько ж? за восемь, ответствовал, грошей.
Коль так, пришло пропасть уж голове моей,
И от болезни ли умру, иль от грабленья,
Мне все равно. Прошуж в сем деле наставленья,
Кого за умнаго довлеет почитать?
Стертиний рек: Кого безумным не льзя звать.
Скупого ли? спросил: Глупец он и несмыслен.
Что ж, к умным может ли быть нескупой причислен,
Никак; а для чего, скажу тебе на то:
Когда желудком здрав и крепок в людях кто,
Не льзя, сказал Кратер, признать, что тот здоровой,
За тем что немощью другой объят суровой.
Но встанет ли? спроси: Оспорит он и в том,
Что либо колет бок, иль в голове есть лом.
Так естьли кто живет не гнусно, не безбожно,
И жертвует богам хранителям не ложно,
Однако гордости исполнен, дерзновен,
И сей в Антициру быть должен отвезен,
За тем что все равно, хотя прожить для глотки,
Хотя не брать во век ни денешки из чотки.
О Сервие идет Оппидие сей слух,
Что он призвав сынов своих при смерти двух,
И разделяя им достаток предков древний,
В наследство каждому оставил две деревни,
И каждому слова последния сказал:
Когда я, Авл, тебя с игрушками видал
И с полной пазухой орехов между равных,
Что раздаешь в играх растешившись забавных:
И как, Тиверий, ты считал и прятал их;
Боялся, чтоб в пути различны обоих
Беспутно не вело безумство заблужденных,
И чтоб не приняли вы нравов развращенных:
Ты с Номентаном, тыж не будь с Цикутой тож.
Один не маль, что есть, другой из вас не множь,
Чего, как мнит отец, для обоих довольно,
И более желать по естеству невольно,
К томуж и клятва в том на вас моя пребудь,
Коль к тщетной славе вы приложите свой труд;
И нижней ли иметь чин будет кто, иль вышней,
Останься конче в том без прихоти излишней.
Иль мило потерять именье без плода,
Чтоб благосклонен был народ к тебе всегда,
Чтоб на Цирценских ты играх был предпочтенный,
Или бы образ твой был медян соруженный,
Когда лишился уж и денег и полей;
Чтоб льву мог подражать лисицы удалей
И тех же почестей добиться от народа,
Какие обрела Агриппина порода?
Почто, Агамемнон, ты повеленье дал,
Чтоб Аякса никто земле не предавал?
Я царь, не вопрошай меня, Плебей, ты боле,
Доволен будь, что суд даю правдив по воле:
А естьли кто меня несправедливым чтит,
Без страха мысль свою о том да объявит.
Великий Государь! Да пошлют щедры боги,
Чтоб покорив врагов и царство их под ноги
Благополучно флот от Трои ты привел:
И так могу ли быть столь пред тобою смел,
Чтоб вопросить, потом ответ услышать равный?
Не запрещаю в том. Почто Герой толь славный,
О Аяксе теперь прехрабром говорю,
Кой по Ахилле есть второй в боях, Царю!
К истленью по твоей лежит повержен власти,
Хотя толико крат спас Греков от напасти;
Не дляль угодности Приама и Троян,
Чрез коих вне своих погибли греки стран?
Сей тысячу овец в безумстве истребил,
Крича, что он меня с Улиссом поразил,
И будто с нами уж кончает Менелая,
Твояж правдиво ли поступка в том такая,
Что дочь на жертву дал в Авлиде, о презлой,
И окропил главу соленою водой,
К чему слова сии? кого глупцем поставил?
Чтож Аякс заслужил? жены не обезглавил,
Ни сына, и одним Атридам лишь грозил:
Ни Тевкра он, ниже Улисса погубил
Я кровию богов умилостивить тщился,
Чтоб от Авлиды флот щастливо отдалился.
Конечно кровью ты своей склонил богов:
То правда, что моей, но был умом здоров.
Кто правду видами другими покрывает,
И беззаконие во благо обращает,
Тот разумом смущен и вне себя живет;
От гневаль, без умаль грешит, в том разни нет.
Шалеет Аякс, что побил овец беззлобных:
А ты, кой с умыслу для титулов особных
В преступство впадаешь, умен ли посему,
И чист ли сердцем ты по гордому уму?
Когда бы для волны любя кто овцу чистой,
Чтил вместо дочери своей и нежил истой,
На мягкой бы велел постеле ту носить,
Приставив к ней рабынь, стал чисто бы водить,
Копил бы деньги ей, звал ягодкой наливной,
И за муж собя, брак не ставил бы в противной;
А Претор бы его от права отрешил,
И ближним сродникам имение вручил:
Что, естьлиб жертвовал кто дочь свою родную,
За овцу оную считаючи немую;
То в целом ли уме и тот есть и другой?
Никак. И посему в ком глупость с слепотой,
В том совершенное безумство обитает:
Злонравной завсегда неистов вдруг бывает.
Кто хлипкой славы блеск за верьх блаженства чтет,
В том здраваго ума давно померкнул свет.
Представим роскоши теперь беспутства злыя,
И сколь безумны той любители прямыя,
Чрез Номентанов мы докажем то пример.
Как скоро руки он в наследны деньги втер,
Не медля рыбаков, овощников збирает,
Помады разныя и птиц уж закупает;
Всю Тусску слободу сзывает рано в дом,
Разнощиков и весь харчевников содом.
Чтож зделалось? пришли великими толпами;
Стал сводник говорить, такими льстя словами:
Что ни имею я, и что ни есть у сих,
Верь, как бы уж в руках все было то твоих;
Возми хотя теперь, хоть завтра, коль угодно.
Смотри, сколь отвечал Крез новый благородно:
Ты на Луканских спишь обувшися снегах,
Чтоб в ужин на моих стоял кабан столах;
Ты рыбу ловишь мне, бдя на море зимою:
Не благодарен я, богатств владея тьмою;
Возми ты десять доль, ты столькож, втрое ты,
Принявший для меня столь много суеты,
Что встав любезная красавица с полночи,
Прибегла вдруг ко мне, и показала очи.
Езопов сын, гордясь богатством на показ,
Сестерций десять сот съел тысяч в малый час,
Из уха вынувши Метеллы маргариту,
Котору в уксусе он поглотил размыту.
Конечно стольже бы безумно поступил,
Когда бы в быструю реку иль бросил в ил.
Два брата, Арриев род, пара превосходна,
В неистовых делах и склонностях злых сходна,
Обыкли купленных великою ценой
Есть в ужин соловьев по прихоти одной.
Добром, иль худом сих обеих должно встретить,
И мелом надлежит, иль углем их заметить?
Когда бы малых кто обычаем детей
Клеть городил, к возку привязывал мышей,
В чет не чет бы играл, и ездил на жердине
С седою бородой, с морщиной на морщине;
Тогда бы пальцом всяк, смеяся, указал,
И тотчас бы, с ума сошол старик, сказал.
Но кажется, что тот глупяе совершенно,
Чье сердце страстию любовной зараженно
И естьли здравый ум то прямо подтвердит,
И что нет разни в том, кто как дитя шалит,
Иль по красавице кто плачет неутешно;
Скажи, оставишь ли дурачество поспешно,
Как некогда свой нрав исправил Полемон?
Отвергнешь ли со всем злой роскоши закон,
Безмерно щегольство, спесь, негу и затеи,
Как перла Полемон связал тихонько с шеи
От Ксенократова учения и слов?
Сердитое дитя бежит прочь от плодов:
Возми, любезное дитя; не принимает:
Когда же не даешь, тогда весьма желает.
Любовник, с малым кой не может быть сравнен,
От милой будучи на время отлучен,
Итти, иль нет, о том крушится, мыслит в горе,
Кудаб без прозьбы он сам возвратился вскоре,
И у дверей торчит постылых вне ума:
Ниже теперь пойду, хотя зовет сама;
Иль лучше всю болезнь скончать и думы бросить?
Оставила, зовет; иттили? нет, пусть просит.
Разумнейший слуга вдруг к стати молвил речь:
Не может дело то с порядком добрым течь,
Ниже когда себя разсудку подвергает,
Разсудка в коем нет, порядка не бывает.
В любви лишь началась война, вдруг мир поспел.
Когдаб незапны кто премены оных дел,
Бывающия так, как бурный ветр, случайно,
В порядок привести трудился чрезвычайно;
Не лучший бы себе снискал трудами плод,
Как естьлиб тщился, чтоб безумный был урод.
Когда из яблоков взяв семя ты Пиценских,
О склонностях к тебе чрез то гадаешь женских,
И рад, что вскинул ты на кровлю то зерно,
Не знак ли будет, что безумен ты давно?
Что естьли языком, стар будучи, картавишь,
Не теж ли клети ты ребячьи глупой ставишь?
Безумство живота презреньем умножай,
Иль лютостью свое неистовство являй.
Теперь я говорю: Когда убив Гелладу
Стремглав пал Марий, чтоб забыть свою досаду,
Во изступлении ума случилось так;
Тыж не виня за то, что Марий был дурак,
Одно злодейство в нем, не глупость обличаешь,
И сходны имена вещам лишь прилагаешь.
По утру бегая по перекресткам раб,
Кой был за старостью сух, дряхл уже и слаб,
С обмытыми богам творил мольбу руками:
Единаго, но что ж? рек важными словами,
Исхитите меня от смерти одного,
О боги! Вам сие удобнее всего.
Все члены раб имел, и всем здоров был телом,
Кроме того, что был он в разуме нецелом,
Как господин о нем торгующим сказал,
Боясь, чтоб утаив, то сам в беду не впал.
Премудрый сих людей толпу и постоянный
В Менениев Хризипп включает род пространный.
Горячая мольбу лила о сыне мать,
Чтоб Юпитер велел трясавице отстать.
О ты, кой тяжкими скорбьми людей караешь,
И милуя опять болезни прекращаешь!
Когда ты даруешь збыть с рук сию беду,
В тот день его на Тибр нагаго приведу,
И должное воздам тебе благодаренье,
В который во твою бывает честь пощенье.
Случилось, что болезнь по щастью отошла,
Иль тщанием врача исцелена была;
Старуха глупая на Тибр сынка стащила,
И стужею сперьва болезнь возобновила,
Потом и живота лишила бедняка!
Чтож привело к шальству? боялася божка.
Сии осьмый мудрец Стертиний дал законы,
Чтоб не был я хулим без всякой обороны.
Пусть скажут люди, что безумен я и глуп;
Не буду для услуг взаимных оным скуп,
И обличением самих не меньше трону.
Скажиж мне: После толь великаго урону
Когда ты начал все дороже продавать,
И мудрость за товар Стертиния считать,
Какое есть во мне безумство по примете,
За тем что не один род глупости на свете?
Мне кажется, что я умом конечно здрав.
Пусть так: Сыновнюю нося главу Агавь,
Казалась ли себе неистовой и злою?
Я глуп, в том признаюсь, и от тебя не крою,
Но паче говорю, что я и сумазброд;
Мне только лишь скажи, какой безумства род,
Или какой порок во мне ты примечаешь?
Воперьвых знай, что дом огромный затеваешь,
То есть, мнишь ростом быть как люди, таковый,
Два фута будучи от ног до головы,
И станом тела сам во всем с Турбоном равен,
Кой более тебя на поединках славен,
Смеешься крепости и поступи его;
Иль смеха менее достоин сам сего?
И к стати ли тебе за Меценатом гнаться,
С которым ты ни в чем не можешь ввек сравняться?
Ногою невзначай теленок наступил,
И не больших в гнезде лягушек задавил;
Ушедши, матери одна из них сказала,
Как страшная детей скотина потоптала.
Она спросила, сколь велика та была?
Былаль с меня? потом вдруг дуться начала,
И дуясь молвила: Такая ль та зверина?
Нет, матушка, еще потребна половина,
Сказала малая лягушка ей в ответ:
Такая ли была величиною? Нет:
Не будешь ей равна, пока раздувшись треснешь,
И также, как твои все дети, ты изчезнешь.
Сей образ от тебя не много отошел.
Прибавь к тому еще здор стихотворных дел,
Иль лучше так сказать, прибавь в горн масла боле.
Коль умной кто стихи слагал, последуй воле;
Не говорю к тому о бешенстве твоем.
Прошу, о Дамазипп, остаться при своем,
И по приходу впредь держать твои расходы:
Несчетны девушек и щоголей все моды,
И тысяча у них есть прихотей всяк час.
Простиж большой дурак меньших безумцов нас.