ПОПЫТКА ТИШИНЫ
Вы-ырвало мальчика в метро,
бедному брыжейки развязало,
вывернулось томное нутро
прямо под концертной залой,
где красивый Шопен,
как король голубиный,
«гули-гули» со стен
в залу сыплет лавиной,
и небесный Моца́рт
льет, у струн занимая
серебро лунных царств,
а толпа ― как Даная,
где из скромных убранств
нас пленяет без лести
скушный ведатель Брамс
гармонических следствий,
и, как лунный резец,
некий ангельский профиль
на тетрадках сердец
наш рисует Прокофьев.
Как музыка пришла к нам на болото,
про это знает Петр,
был в государстве слишком воздух сперт,
звучала в нем желудочная нота…
Понадобились две-три вертикали
тогда на сквозняке сыром.
То ангелом бия, то кораблем,
их в землю утыкали.
И что ж? Случайным инструментом
архитектуры золотой
струна была задета в лире той, ―
в решетке, разумей, чугуно-медной.
И вазы ручками на ней махали,
и с хором записных певиц
сладчайше делал знаменитый Фриц
во фразе восемь придыханий.
О, Господи, как пел он «Свете тихий»!
Всё б дал, чтоб Фрица услыхать.
Замолкни, ямб, умри навек, пиррихий, ―
раскрою тишь, как белую тетрадь.
Тихо-тихо пишет снег,
пишет жизни, пишет души
по забвенью их навек,
и вычеркивает тут же.
И на сером фоне стен
вновь записывая, мучит
симфонических систем ―
по безмолвию ― беззвучьем.
Стилизован под ампир,
тихо рушимый, прекрасен
этот белый бедный мир
в кривизне своих балясин.
Белым крапом снял он цвет,
выпил, высосал объемы,
в точку, в нуль списал, на нет ―
линии, узлы, изломы.
Чертит снег, летит мелок ―
в стиле нежного кубизма
он рисует эпилог
мирового катаклизма.
Тихо пишет тишиной,
оглушая мняще мнимых
той единственной ценой
истин непроизносимых…
… Вышел мальчик из земли
бледный изжелта, но тот же,
видит ― снегом замели
ветры вечер этот тошный.
Постояв у Дома книг,
вяло думал он: сегодня
проморгал я страшный миг,
дивный миг Суда Господня.
1969