В поздний час,
Умирая в темных больницах,
Не веря, что утро может настать,
Всеми забытые,
Люди
Кричат.
Кажется, этот крик даже солнце разбудит,
И встанет заря.
И души, что плоть не вмещает,
Прорвут великий мрак,
Разольются точно реки, светом райским
Наши дни осеребрят.
В ответ из спален, из ночлежек, из блудилищ
Раздается такой же страстный крик,
Всех, кто сливаясь не слились,
Всех, кто не любя любили,
Всех, кто ждет-не дождется зари.
«Милый,
Если можешь ― умри!..»
Будто на катафалке, на пышной кровати
Старой актрисы
Птичкой бьется, тихо плачет
305[триста пят] — ый ― бледный гимназистик.
Мальчик дышит духами ― вся комната полна сирени.
Но вот еще запах смутный, тревожный,
Будто голубые цветики тления
Зацветают на холеной коже.
А ей страшно ― с каждым годом все легче гнутся колени,
Все круче путь,
И все меньше, меньше времени
Хоть на миг приподняться, взглянуть.
«Вот еще падаю… Кто подымет…
Так в грязи и приду, даже черти шарахнутся прочь…
Нет, не могу!.. Боже, смертным потом вымой
Эту все испытавшую плоть!»
Молчат. Эта ночь надолго, навеки.
Окна завешаны, заперта дверь.
Двое. Но с ними третий.
Ночь? Или смерть?
И старуха и мальчик встречают, нежно обнявшись,
Радость, последнюю радость нашу.
Всю ночь солдат измывался над бабой,
Теперь запотел, изошел. Лежат они рядышком.
И скучно…
И каждый о своем говорит, а другой не слушает.
«Утром в баню схожу помыться…
А там крышка ― на позиции…
А как прошлой весной Федьку засыпало,
Только разок икнул ― вот и пойми тут…
Скажешь, поняла?»…
― «Говорю тебе, девочка у меня померла.
Глаша, Глафира…
Шесть рублей за нее платила…»
Скучно. А там конец…
«Вот и я помру ― чего зря мучаться…»
Что-то белое копошится в окне.
Она придет. Она неминучая.
Белое расползлось. Где же ночь?
Баба баюкает солдатика: «Милый, вот и все померли…»
Господи, спасибо ― ведь есть любовь,
Любовь такая темная!
«Ласкай меня, ласкай, как хочешь!
А вчера ночью…»
Ты говорила: так меня ласкал другой, так третий…
И любили нелюбящие, и ласкали неласковые,
И не знали, зачем мы вместе,
И не могли друг от друга оторваться.
И в душной натопленной комнате
Было все, но не было радости.
И души бились об окна темные,
Слабые бабочки,
Бились и падали.
Даже слова бесстыдные
Не могли заглушить легких крылышек треск.
«Открой электричество… ничего не видно…»
― «Спи!» И вот рассвет.
Ты дремала. Твоя грудь, плечи, руки
Были в легком предрассветном серебре.
Боже, знаю ― будет искуплен
И этот, и этот грех,
Когда в смертный час буду прыгать, биться,
Чтоб всего себя отдать.
И к тебе придет, Господь,
Душа моя. Жизнь покажется грустной, милой, далекой,
И скажу я: Господи, спасибо ― ведь есть любовь,
Любовь такая легкая!
Январь 1918
Москва