Кренились от шторма заборы,
и крались мы в тенях озяблых,
счастливые, будто бы воры
с рубахами, полными яблок.
Тяжёлыми яблоки были,
и есть было страшно-престрашно,
но мы друг друга любили,
и это было прекрасно.
И нас, как сообщница, пряча
от мира, где грязные волны,
шептала монахиня-дача:
«Не бойтесь любить. Вы ― не воры».
И лунного света молочность
шептала сквозь пыльные шторы:
«Укравшие то, что могло быть
украдено жизнью, ― не воры…»
Был дачи хозяин гуманный
футбольный ― на пенсии ― витязь,
и фото, мерцая туманно,
шептали: «Не бойтесь ― прорвитесь!»
И мы прорывались к воротам
в любовь, как в штрафную площадку,
и делали финт с поворотом
и яблоками ― в девятку.
И, крошечны, снились нам будто,
игрушками-игрунами
качались футбольные бутсы
на ниточке тонкой над нами.
«Не бойтесь… ― шептали, как гномы. ―
Играйте, и не понарошке…» ―
и били по шару земному,
такому же, в сущности, крошке.
И мы играли и били.
Игра была, может, напрасна,
но мы друг друга любили,
и это было прекрасно.
А море, лютея от рыка,
предупреждало о чём-то,
но, как золотая рыбка,
плескалась на лбу твоём чёлка.
И было не боязно думать,
что в будущем, штормом закрытом,
за жадность мою и за дурость
останусь с разбитым корытом.
Пусть буду я сплетнями загнан,
я знаю ― любовь не для слабых,
и запах любви ― это запах
не купленных ― краденых яблок.
Мы счастливы будем? Едва ли…
Но все бы мы прокляли в мире,
когда б у себя мы украли
возможность украсть эти миги.
Что крик сторожей исступлённых,
когда я под брызгами моря
лежал головой на солёных
двух яблоках, краденых мною.
и крались мы в тенях озяблых,
счастливые, будто бы воры
с рубахами, полными яблок.
Тяжёлыми яблоки были,
и есть было страшно-престрашно,
но мы друг друга любили,
и это было прекрасно.
И нас, как сообщница, пряча
от мира, где грязные волны,
шептала монахиня-дача:
«Не бойтесь любить. Вы ― не воры».
И лунного света молочность
шептала сквозь пыльные шторы:
«Укравшие то, что могло быть
украдено жизнью, ― не воры…»
Был дачи хозяин гуманный
футбольный ― на пенсии ― витязь,
и фото, мерцая туманно,
шептали: «Не бойтесь ― прорвитесь!»
И мы прорывались к воротам
в любовь, как в штрафную площадку,
и делали финт с поворотом
и яблоками ― в девятку.
И, крошечны, снились нам будто,
игрушками-игрунами
качались футбольные бутсы
на ниточке тонкой над нами.
«Не бойтесь… ― шептали, как гномы. ―
Играйте, и не понарошке…» ―
и били по шару земному,
такому же, в сущности, крошке.
И мы играли и били.
Игра была, может, напрасна,
но мы друг друга любили,
и это было прекрасно.
А море, лютея от рыка,
предупреждало о чём-то,
но, как золотая рыбка,
плескалась на лбу твоём чёлка.
И было не боязно думать,
что в будущем, штормом закрытом,
за жадность мою и за дурость
останусь с разбитым корытом.
Пусть буду я сплетнями загнан,
я знаю ― любовь не для слабых,
и запах любви ― это запах
не купленных ― краденых яблок.
Мы счастливы будем? Едва ли…
Но все бы мы прокляли в мире,
когда б у себя мы украли
возможность украсть эти миги.
Что крик сторожей исступлённых,
когда я под брызгами моря
лежал головой на солёных
двух яблоках, краденых мною.
