О, как я хотел бы навек закопать
в грязи, под остатками статуй
и новую кличку убийц «оккупант»,
и старую ― «конкистадор».
Зачем в своих трюмах вы цепи везли?
Какая, скажите мне, смелость
все белые пятна на карте земли
кровавыми пятнами сделать?
Когда ты потом умирал, адмирал,
то, с боку ворочаясь на бок,
хрипя, с подагрических рук отдирал
кровь касика Каонабо.
Все связано кровью на шаре земном,
и кровь убиенного касика
легла на Колумбова внука клеймом,
за деда безвинно наказывая.
Но «Санта-Марией» моей родовой
была омулевая бочка.
За что ж я маюсь виной роковой?
Мне стыдно играть в голубочка.
Я не распинал никого на крестах,
не прятал в концлагерь за проволоку,
но жжёт мне ладони, коростой пристав
вся кровь, человечеством пролитая.
Костры инквизиций в легенды ушли.
Теперь вся планета как плаха,
и ползают, будто тифозные вши,
мурашки всемирного страха.
И средневековье, рыча, как медведь,
под чьим-нибудь знаменем с кисточкой,
то вылезет новой «охотой на ведьм»,
то очередною «конкисточкой».
Поэт в нашем веке ― он сам этот век.
Все страны на нем словно раны.
Поэт ― океанское кладбище всех,
кто в бронзе и кто безымянны.
Поэта тогда презирает народ,
когда он от жалкого гонора
небрежно голодных людей предаёт,
заевшийся выкормыш голода.
Поэт понимает во все времена,
где каждое ― немилосердно,
что будет навеки бессмертна война,
пока угнетенье бессмертно.
Поэт ― угнетенных всемирный посол,
не сдавшийся средневековью.
Не вечная слава, а вечный позор
всем тем, кто прославлен кровью.